С шулерами за одним столом...

Творческая и личная биография художественно чуткого человека, архитектора, артиста, писателя Виктора Платоновича Некрасова складывалась в эпоху, содержательно и стилистически страшную, грубую, фальшивую. Однако сопротивление материала, встроенное в личность Некрасова, не позволило ему принять дисгармоничную архитектуру своего времени.

То, что Виктор Платонович выпадает из покорно принятого другими стандарта, было понятно с его первой книги — «В окопах Сталинграда» (первоначальное название «Сталинград»). Она говорила с читателем человеческим языком, ее главными героями были рядовые солдаты и невысоких чинов офицеры, а не партработники.

В 1946 году повесть опубликовал журнал «Знамя». Ее вторая часть вышла в одном номере с постановлением ЦК ВКП(б) «О журналах "Звезда" и "Ленинград"». В разгромном документе Зощенко был назван пошляком и подонком, Ахматова — «типичной представительницей чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии»¹².

Со стыдом вспоминал Некрасов, как, будучи секретарем парторганизации издательства «Радянське мистецтво», проводил партсобрание — пусть и формальное, полутораминутное, — посвященное этому постановлению.

Со «Сталинградом» тоже все могло сложиться не лучшим образом. Чуть позже Виктор Некрасов рассказывал Олегу Борисову¹³, тогда молодому артисту киевской Русской драмы: «Сталинская премия — это все потом. Дважды обсуждали и Союзе писателей — специальное заседание президиума и еще отдельно — военные! Реализм на подножном корму окопная правда — чего только на меня не вешали!..»¹⁴

1947-й стал для Некрасова триумфальным. Опубликованная повесть принесла ему диплом сталинского лауреата и медаль с профилем вождя. «Дальше все пошло как по маслу. Твардовский, Вишневский, "Знамя", растерянность официальной критики, Сталинская премия, успех, издания и переиздания, деньги...»¹⁵, и «С этого момента, точнее, дня — 6 июня 1947 года — все издательства Советского Союза, вплоть до областных и национальных, стали включать книгу в свои планы. Делалось это автоматически: paз лауреат — в план, срочно...»¹⁶

Писатель Григорий Свирский¹⁷ вспоминал: «Виктор Некрасов в те дни напоминал мне счастливого киевского парубка, который выскочил на лесную опушку, не ведая вполне, что опушка эта — минное поле»¹⁸.

Почему «вурдалак Иосиф Сталин», как называл вождя Сергей Довлатов, сделал киевскому писателю поистине царский подарок — премию своего имени? Может быть, по той же так и не разгаданной причине, по которой он полтора десятка раз смотрел постановку булгаковских «Дней Турбиных»^a. Даже Некрасов, влюбленный в Булгакова, смотрел «Турбиных» меньше — пять раз. И полюбил Николку, белогвардейских офицеров, юнкеров — «за честность, благородство, смелость, наконец, за трагичность положения».

«Биологическим диссидентом» назвал Виктора Некрасова кинорежиссер Павел Лунгин¹⁹, сын супругов Лунгиных, с которыми Некрасов был очень дружен. Добавлю: Некрасов не был биологическим Сталинским лауреатом в отличие от многих удостоенных этой чести и с момента увенчания лавровым венком служивших с удвоенным рвением. Лауреатство не сделало Некрасова ни литературным генералом, ни партийным вельможей. Оно лишь добавило ему смелости. Однажды, пройдя все партийные судилища, лауреат Некрасов ужаснулся:

Итог?
Вступал (в КПСС. — Л. X.) с открытым сердцем, с чистой совестью. Верил. Вернее, поверил. Потом пытался в чем-то и их убедить. Считал, что есть коммунисты настоящие и ненастоящие. Себя относил к настоящим. Убеждал других»²⁰.

Кстати сказать, одним из самых строгих критиков Виктора Платоновича, в том числе и его партийности, была его родная тетка София Николаевна Мотовилова²¹. «Мое вступление в партию, хотя оно и произошло в Сталинграде, в pазгар боев, тетя Соня не могла простить до самой смерти. "Какой ужас, — говорила она приходившим к ней старушкам. — Мой родной племянник оказался карьеристом. Ведь в стоящую у власти партию вступают только карьеристы". Переубедить ее было невозможно»²²..

Пока переубеждал других, «разубедили» его самого: «Стало ясно. Ложь. Жестокость. Морали нет. Мучился. Чувствовал на себе ответственность. Сидел на собраниях, смотрел на них, на всех этих Корнейчуков²³, и думал: чем они лучше тех, других, против которых воевал? В тех было, возможно, больше жестокости, но меньше цинизма...»²⁴ И окончательно, предельно самокритично: «С шулерами за одним столом. И хлебал из их же миски...»²⁵.

По-мушкетерски благородного и дерзкого, не носившего под воротником галстучной удавки, хлебосольного и щедрого (по Олегу Борисову, «на котором есть печать чего-то завораживающего, от которого свет исходит, почти сияние»²⁶), его обожали друзья и ненавидели «наверху». Андрей Синявский разглядел в Викторе Некрасове светскость как синоним природного дара свободы: «Светскость как определяющее, как положительное начало. Все мы монахи в душе, а Некрасов — светский человек. Мы — закрытые, мы — застывшие, мы — засохшие в своих помыслах и комплексах. Некрасов — открыт... Светский человек среди клерикалов»²⁷.

Ах, эта ирония истории: аристократического демократа Некрасова Сталин сделал лауреатом, Хрущев гнобил вопреки его антисталинизму. Не на шутку разбушевался Никита Сергеевич, узнав о заступничестве Некрасова за раскритикованный официозными рецензентами кинофильм Марлена Хуциева и Геннадия Шпаликова «Мне двадцать лет» («Застава Ильича»). Хрущев возмутился: «Оценивая еще не вышедший на экран фильм "Застава Ильича", он (В. Некрасов — Л. X.) пишет: "Я бесконечно благодарен Хуциеву и Шпаликову, что они не выволокли за седеющие усы на экран все понимающего, на все имеющего четкий, ясный ответ старого рабочего. Появись он со своими поучительными словами — и картина погибла бы..." И это пишет советский писатель в советском журнале!»

Не понравились Никите Сергеевичу «идеологически не выдержанные» заметки Некрасова о путешествиях за «железный занавес» под названием «По обе стороны океана», опубликованные в 1962 году журналом «Новый мир». В марте следующего года на встрече с творческой интеллигенцией Хрущев показал Некрасову свою фирменную «кузькину мать», припечатав: «Некрасов, да не тот!» На что поэт-юморист Александр Раскин откликнулся пародией:

          Про него пустили анекдот:
          Дескать, он Некрасов, да не тот.
          Но Некрасов человек упрямый,
          И теперь все говорят: «Тот самый!»

Более того, ни в чем не повинный перед советской властью хрестоматийный Некрасов Николай Алексеевич стал из-за Некрасова Виктора Платоновича тоже «не тем». Вениамин Смехов рассказал, как в 1971 году снял на телестудии Останкино фильм-спектакль по произведениям «поэта и гражданина» Некрасова. Фильм удостоился всего одного показа. Писатель Владимир Тендряков утешил автора: «Ты, миленький мой, неправильную фамилию выбрал. Они теперь как услышат "Некрасов" — себя забывают. Думают: ах, какая страшная фамилия!»²⁸

Xрущев решил довести дело унижения Некрасова до конца «И чем раньше партия освободится от таких людей, тем лучше, так как от этого она будет становиться все сплоченнее и сильнее. (Продолжительные аплодисменты.)»²⁹.

С подачи Хрущева Некрасова пытались исключить из партии, но благодаря заступничеству лидера итальянских коммунистов Пальмиро Тольятти все-таки не исключили, ограничились «строгачом».

«Как ни странно, но к благополучному исходу всего дела (замена исключения строгим выговором) имел отношение Пальмиро Тольятти. Мой друг, итальянский коммунист, критик Витторио Страда написал в общем-то хвалебную статью и моих очерках "По обе стороны океана", тех самых, на которые обрушился Хрущев. Дал ее в теоретический журнал итальянской компартии "Ринашита". Там испугались, но случилось так, что Страда встретился, ни больше ни меньше как на пляже, с Тольятти, и тот дал распоряжение журналу печатать. Статью эту мне перевели, я ее отдал Перминовой, моему партследователю, и та потом мне призналась, что статья возымела свое действие»³⁰.

После массового разгрома киевского диссидентства в 1972 году и первого обыска у Некрасова, партбилет у него все-таки отняли³¹. Он разобрался в своих чувствах, выйдя на свежий воздух из партийного здания с тяжелыми, оградительными от внешнего мира колоннами: «Все я испытал на самом себе. Я все знаю. Всю гниль и обман. Я могу теперь обо всем этом говорить. Как обманутый. Как потерпевший. Где-то как соучастник. Я не всегда голосовал "за", но я и не голосовал "против". Я воздерживался. Или не приходил на собрание, где и воздержание было бы "за". Теперь я свободен. Я могу всем смотреть прямо в глаза. Я не знаю еще, где Правда, но я знаю, где Ложь. Очень хорошо знаю»³².

Некрасов не хлебал лагерную баланду, его не ссылали, не исцеляли от инакомыслия в психлечебнице, не избивали в подворотне. Его «просто» компрометировали и запретили издавать.

Одно из самых тягостных переживаний того периода — неусыпная слежка КГБ. Некрасов преодолевал это переживание рискованным озорством в свойственной ему ребяческой манере. Не только автор этих строк, но и многие киевляне помнят легендарные истории, как задирался Некрасов с «топтунами» из КГБ. Заметив слежку, намеренно заводил с ними разговоры, приглашал пропустить по стаканчику, а те ретировались, поняв, что разоблачены³³.

Потом был двухдневный обыск в квартире на Крещатике и многочасовые допросы в КГБ на улице Короленко. Наконец он понял, что не в силах обыграть и уж тем более победить это могучее ведомство.

Ранее Некрасов никогда не покидал поле боя. И надо понимать, какую горечь и какие муки совести должен был испытать человек чести, которого вынудили дезертировать, оставить друзей, раненных системой, отбывающих сроки в лагерях, лишенных средств к существованию, и выехать как бы добровольно за пределы СССР.

В 1974-м, когда наступил крах предыдущего периода жизни, — в год-перевертыш 1947-го когда начался его триумф, — Виктор Платонович Некрасов покинул родину. Навсегда. Земля, которую он защищал, не смогла удержать своего преданного сына. Последнее пристанище дала ему земля Франции.

_______________________________

¹² Из Постановления ЦК ВКП(б) «О журналах "Звезда" и "Ленинград"» от 14 августа 1946 года: «Грубой ошибкой "Звезды" является предоставление литературной трибуны писателю Зощенко, произведения которого чужды советской литературе... Журнал "Звезда" всячески популяризирует такие же произведения писательницы Ахматовой, литературная и общественно-политическая физиономия которой давным-давно известна советской общественности. Ахматова является типичной представительницей чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии» (цит. по газете «Правда», 21 августа 1946 г.). Постановление обязало редакцию журнала «Звезда» прекратить «доступ» на его страницы Зощенко и Ахматовой. Издание журнала «Ленинград» было прекращено.

¹³ Борисов Олег Иванович (1929—1994) — народный артист СССР, лауреат двух Государственных премий — СССР и РСФСР, в 1951—1964 годах актер Киевского русского драматического театра им. Леси Украинки. По предложению Виктора Платоновича О. Борисов сыграл роль Сергея Ерошина в кинофильме «Город зажигает огни» по повести В. Некрасова «В родном городе».

¹⁴ См. книгу Олега Борисова «Без знаков препинания: Дневник. 1974—1994».

¹⁵ См. эссе Виктора Некрасова «Взгляд и Нечто».

¹⁶ Премиальные В. Некрасов отдал на приобретение колясок для инвалидов войны.

¹⁷ Свирский Григорий (род. 1921) — писатель, мемуарист, эмигрировал в Израиль, живет в Канаде.

¹⁸ См. Г. Свирский, «На лобном месте».

^a См. статью Виктора Некрасова «Дом Турбиных» в восьмом номере журнала «Новый мир» за 1967 год.

¹⁹ Лунгин Павел Семенович (род. 1949) — кинорежиссер, друг Виктора Некрасова. П. Лунгин о В. Некрасове: «Видел Некрасова, который был тогда самым знаменитым и любимым писателем среди интеллигенции. Это был человек, который не мог заставить себя надеть галстук, у него от комплиментов просто вяли уши, он ни в коем случае не считал себя каким-то необыкновенным» (журнал «Огонек», № 44 за 2012 год).

²⁰ См. эссе Виктора Некрасова «Взгляд и Нечто».

²¹ Мотовилова София Николаевна (1881-1966) — сестра Веры Николаевны Мотовиловой и Зинаиды Николаевны Некрасовой, урожденной Мотовиловой, матери Виктора Некрасова. До революции училась на Высших женских курсах в Петербурге, в европейских университетах изучала философию и языки, после революции работала библиографом в различных научно-исследовательских институтах и библиотеке Всеукраинской академии наук. В возрасте восьмидесяти двух лет опубликовала в журнале «Новый мир» свои мемуары «Минувшее», получившие высокую оценку Корнея Чуковского.

²² См. рассказ Виктора Некрасова «Виктория».

²³ Корнейчук Александр Евдокимович (1905-1972) — украинский советский драматург, лауреат пяти Сталинских премий и Международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами», в 1947-1953 и 1959-1972 годах председатель Верховного Совета УССР, в 1949—1972 годах член ЦК КПУ, в 1952—1972 годах член ЦК КПСС, в 1959—1972 годах член Президиума Всемирного совета мира.

²⁴ См. эссе Виктора Некрасова «Взгляд и Нечто».

²⁵ См. книгу Виктора Некрасова «Саперлипопет».

²⁶ См. книгу Олега Борисова «Без знаков препинания: Дневник. 1974-1994».

^{с. 81} Синявский Андрей Донатович (1925-1997) — литературовед, политзаключенный, писатель, друг Некрасова.

^{с. 82} См. речь Н. С. Хрущёва «Высокая идейность и художественное мастерство — великая сила советской литературы и искусства» (газета «Советская культура» от 12 марта 1963 года).

²⁷ См. «Прижизненный некролог Виктору Некрасову» Андрея Синявского.

²⁸ См. книгу Вениамина Смехова «Театр моей памяти».

²⁹ См. газету «Правда» (29 июня 1963 г.).

³⁰ См. эссе Виктора Некрасова «Взгляд и Нечто».

³¹ «Началось все с того, что я пошел платить партвзносы. Было это в 1972 году, памятном для Украины году массовых арестов интеллигенции. Дзюба, Светличный, Сверстюк, Черновил, Глузман, Плющ и еще достаточное количество» (Виктор Некрасов, «Взгляд и Нечто»). Из КПСС Некрасов был исключен 21 мая 1973 года.

³² См. эссе Виктора Некрасова «Взгляд и Нечто».

³³ Косвенное подтверждение находим в очерке заведовавшего тогда корпунктом «Литературной газеты» Григория Кипниса о Гелии Снегиреве, товарище Виктора Некрасова: «Честно говоря, когда начались "диссидентские игры" Снегирева, я не воспринимал их всерьез, считал его поведение наивным и опасным донкихотством. Одно дело Виктор Некрасов, человек редкой отваги, писатель с мировым именем — недаром ведь говорится: что позволено Юпитеру, то... А с Гелием вроде бы чистое мальчишество: иначе и не воспринимались его восторженные рассказы о том, как они с Викой ловко одурачили следивших за ними топтунов из КГБ, как лихо водили их за нос на улицах Киева» («О Гелии Снегиреве, напугавшем самого Андропова». «Зеркало недели», 6 мая 1995 г.).

«Оперативным путем получен документ...»

Точно не известно, когда за Виктором Некрасовым установили негласный надзор. С уверенностью можно сказать лишь, что уже в 1968 году писателем занимались вплотную.

В начале того года вокруг «Окопов» с новой силой разгорелась полемика, казалось, начисто забытая после присуждения Некрасову Сталинской премии. В повестку дня второй половины шестидесятых отзвуки литературных баталий второй половины сороковых вписались как потребность выразить несогласие с отчетливыми намерениями брежневского режима вытоптать на корню оттепельные ростки.

«Новый мир» Александра Твардовского, с которым Виктора Некрасова связывали общие взгляды и прочная душевная нить, опубликовал статью известного критика Игоря Виноградова «На краю земли»³⁴. Недобрым словом помянул автор закоснелых «в предрассудках и догмах» коллег сороковыx, не сумевших по достоинству оценить честную повесть Некрасова, из которой, по признанию многих литераторов, «вышли» лучшие книги о войне.

«Литературная газета» обиделась за других писателей-баталистов и, должно быть, за своего главного редактора Александра Чаковского (разумеется, не названного в статье), автора героической эпопеи «Блокада», впоследствии, после экранизации, удостоенной Ленинской премии. И другой известный критик — Аркадий Эльяшевич — со страниц «Литературки» одернул Виноградова и призвал «новомирцев» не творить кумира: «Не надо приписывать одному Некрасову тe заслуги и достижения, которые он делил с другими большими и талантливыми художниками»³⁵.

В тоске по «человеческому лицу» литературы и жизни Виноградов апеллировал к авторитету Некрасова. Спор был, конечно, шире личных амбиций и обид. «Новый мир»: «Да и разве в одном только сорок шестом году нормальный, живой человеческий голос мог звучать для нас нравственным освобождением, надеждой и духовным примером?» «Литературная газета»: «Может ли художник прожить без интерпретации жизни, без концепции действительности, без "генерального обобщения"?»

Некрасов не жил и не писал под диктовку «генерального обобщения». Он не мог не понимать, что полемикой двух самых значительных литературных изданий в стране вокруг его имени обозначается идеологическая расщелина, строятся легионы двух лагерей — оттепельного и неосталинистского; на знамени первого — его «Окопы», на знамени второго — «генеральное обобщение».

Еще до вступления в дуэль «Литературки» было понятно, что «новомирская» статья не останется без ответа. Человек другого склада, только не Некрасов, затаился бы, взял творческий отпуск, заперся на ключ, уехал от греха подальше. Некрасов, наоборот, рванул на «передовую». В конце года подписал письмо в защиту демонстрантов, осужденных за протест на Красной площади 25 августа против ввода советских войск в Чехословакию³⁶. В январе 1974 года копия этого письма будет изъята в квартире Виктора Платоновича.

В апреле 68-го он поставил свою подпись под так называемым «киевским письмом» — протестом киевской интеллигенции против закрытых политических процессов.

Младший научный сотрудник Института полупроводников кандидат физико-математических наук Ирина Заславская повезла письмо в Москву и сдала в приемную ЦК КПСС. Остается удивляться, как можно было собрать столько подписей (почти полторы сотни!) известнейших людей при полном неведении секретных сотрудников КГБ, рассаженных квадратно-гнездовым методом на всех учрежденских площадях. Киевские власти проморгали эту неслыханную по массовости акцию. А тут еще и выход письма в заграничной прессе. Первое, что стали выяснять украинские чекисты, — соответствует ли текст, попавший в ЦК КПСС, тому, что опубликован на Западе:

«20 июня 1968 года. Совершенно секретно. <...> Идентичность документа, использованного в антисоветских выступлениях газетами "Нью-Йорк таймс" и "Українське слово", с письмом Заславской, Цехмистренко³⁷ и других подтверждается не только совпадением таких второстепенных признаков, как фамилии адресатов, общее количество подписей, ссылкой на наличие в подлиннике подписей Ивана Светличного и Виктора Некрасова, но и тем, что газеты цитировали последний абзац второй страницы письма Заславской. В "Украинском слове" эта часть текста изложена следующим образом:

"Обращаем внимание на недопустимость факта, когда во многих случаях ставится в вину выражение взглядов, которые ни в коем случае нельзя считать антисоветскими. Это была только критика отдельных явлений нашей жизни и критика ужасных отступлений от социалистических идеалов, а также недопустимость нарушения провозглашенных основ"» (Из архива КГБ при Совете Министров УССР).

Во время обыска в квартире Некрасова 17—18 января 1974 года сыщики нашли его письмо, датированное 12 сентября 1968 года и адресованное парторганизации журнала «Радуга». Изучив его, «читатели» пришли к выводу: «В этом документе автор выдает себя за человека, который "глубоко озабочен некоторыми нарушениями советской законности", в связи с чем он якобы и подписал "коллективное письмо киевской общественности"».

В конце 1968-го до КГБ дошел слух о первом «непечатном» произведении Некрасова. Из «Информационного сообщения» в ЦК КПУ за подписью председателя КГБ при Совете министров УССР В. Никитченко:

«26 декабря 1968 года. Секретно. КГБ при СМ УССР оперативным путем получен документ под названием «Король в Нью-Йорке», содержащий клевету в адрес руководителя Советского государства.
По непроверенным данным, его автором якобы является киевский писатель Виктор Некрасов.
Нами проводятся мероприятия по установлению автора указанного документа».

Спустя год КГБ уже точно знал, кто автор «Короля в Нью-Йорке». Из справки, направленной КГБ в ЦК КПУ 27 мая 1971 года:

«4 июня 1969 года в беседе с сотрудницей журнала «Новый мир» Берзер³⁸ Некрасов сообщил ей, что уже закончил писать какую-то вещь, что "даже о Косыгине³⁹ написал"».

Один из ученых-филологов, исследовавших пасквиль "Король в Нью-Йорке", приходит к выводу, что его автором является Некрасов. Авторство Некрасова подтверждают так же некоторые его близкие связи»⁴⁰.

В 1973 году, составляя большое обзорное письмо на имя первого секретаря ЦК компартии Украины В. Щербицкого об антисоветских проявлениях писателя В. Некрасова, председатель Комитета госбезопасности при Совете министров УССР В. Федорчук начал список его «прегрешений» с 1968 года:

«Совершенно секретно. 23 марта 1973 года. Комитет госбезопасности при СМ УССР располагает данными о том, что Некрасов Виктор Платонович, 1911 года рождения, уроженец города Киева, русский, с высшим образованием, член Союза писателей Украины, находящийся на творческой работе, житель города Киева, на протяжении ряда лет систематически общается с иностранцами, в том числе с представителями антисоветских идеологических центров, получает от них антисоветскую литературу, сообщает им клеветническую информацию об СССР, занимается хранением и распространением рукописей идейно враждебного содержания.

Так, в ноябре 1968 года он встречался с туристом из Франции, представителем НТС Стефаном Келларом, который интересовался у него формами «протеста», приемлемыми в настоящее время в СССР, а также судебными процессами над Даниэлем, Синявским⁴¹, Галаисковым⁴², Караванским⁴³ и др. Некрасов одобрительно отозвался о таких формах антисоветской деятельности, как передача для публикации за границей политически вредных материалов, засылка литературы в СССР, распространение листовок. Он также сообщил, что общественность страны якобы проявляет недовольство прошедшими судебными процессами над лицами, выступающими против советского строя, и одобряет деятельность этих лиц. Здесь же Некрасов предложил Келлару оказать содействие в заполучении антисоветской литературы для вывоза за границу. Это предложение Келлар не принял, опасаясь осложнений при таможенном досмотре».

Для встречи с агентом Народно-трудового союза (НТС) послереволюционной белоэмигрантской среды коммунисту Виктору Некрасову требовалось накопить немалое отвращение к окружающей действительности, а чтобы решиться на такую встречу — проявить большое мужество.

Вступать в отношения с НТС для советского человека было весьма рискованно. Впоследствии на многих «диссидентских» судебных процессах звучали обвинения в связях с НТС.

Тем не менее в журналах этой организации — «Посеве» и «Гранях» — печатались Солженицын, Галич, Окуджава, многие другие. НТС поддерживал выпуски советского самиздата. Как считал известный диссидент Андрей Амальрик^e, в целом критично относившийся к попыткам НТС серьезно повлиять на демократическую оппозицию в СССР, все же издательство НТС "Посев", помимо пропагандистской литературы, издало немало хороших книг, и многие в России могут быть благодарны ему»⁴⁴.

В январе 1972 года, когда Украину проутюжил каток политических репрессий, первый секретарь ЦК КПУ Петр Шелест, размышляя о причинах роста протестных настроений в стране, записал в своем дневнике:

«Позвонил мне Федорчук (КГБ) и доложил о проведенной операции: сегодня ночью произведен обыск у лиц, причастных к "блоку" (очевидно, операция прошла по прямому указанию Андропова, без предварительного согласования с Шелестом, которому уже готовилась замена. — Л. X.). Это люди, которые в своей "враждебной" деятельности смыкаются с сионистами и даже иностранной разведкой. К "блоку" причисляют Сахарова⁴⁵, Якира⁴⁶, Солженицына⁴⁷ (Москва), Дзюбу⁴⁸ и Плюща⁴⁹ (Киев).

На заседаниях Политбюро ЦК КПСС я несколько раз говорил, что буржуазная идеология, ее диверсионные действия имеют огромное влияние на наш народ, в особенности на молодежь. Действия заграницы и возможные последствия этих действий мы часто представляем себе примитивно, нет настоящей бдительности. А многие факты говорят о том, что у нас далеко не все благополучно. Вот некоторые данные за 1971 год только по Украине: перехвачено и конфисковано свыше 30 тысяч зарубежных изданий и публикаций враждебного, антисоветского содержания — более 1300 документов, НТС — около 2000, сионистского — 3500, ревизионистского — 52».

1968 год, когда за Некрасовым началась слежка, прошел под знаком трагического конца надежд на демократизацию советской системы. «Пражскую весну» подавили советские танки, на центральной площади Праги двадцатилетний студент философского факультета Карлова университета Ян Палах облил себя бензином и поднес спичку...

Из информационного сообщения Виталия Федорчука Владимиру Щербицкому 23 марта 1973 года:

«В августе 1969 года Некрасов несколько раз встречался с чехословацким военнослужащим А. Фантитом, находившимся в командировке в Советском Союзе, в беседах с ним в присутствии своих знакомых высказывал симпатии антисоциалистическим силам Чехословакии, передал цветы на могилу Яна Палаха. Портрет Я. Палаха постоянно находится на письменном столе в квартире Некрасова».

Очевидно, зафиксированная КГБ встреча с чехословацким военнослужащим легла в основу рассказа Виктора Некрасова «Быль» (см. в разделе «Арестованные страницы. Рассказы, очерки, письма»). Это предположение косвенно подтверждается именем персонажа — Тони. Очень может быть, что А. Фантита звали Антоном и что это о нем говорил Виктор Платонович в эпизоде, описанном Владимиром Войновичем:

«Перед моей первой и единственной туристической поездкой на Запад, в Чехословакию, я позвонил Вике в Киев.
— Володька, — закричал он в трубку. — В Праге обязательно зайди к Антончику. Ты знаешь, Антончик — это такой парень, такой парень, советскую власть ненавидит так же, как мы.
Признаться, я думал, что после такой рекомендации меня, по крайней мере, снимут с поезда. Обошлось»⁵⁰.

_______________________________

³⁴ См. статью И. Виноградова «На краю земли» («Новый мир», 1968 г., № 3).

³⁵ См. статью А. Эльяшевича «Не сотвори кумира» («Литературная газета», 24 июля 1968 г.).

³⁶ «Основная мысль письма: обвинительный приговор пяти демонстрантам — нарушение основных гражданских свобод. Письмо подписали 95 человек, в том числе заслуженный артист РСФСР Игорь Кваша, церковный писатель А. Краснов (Левитин), доктор биологических наук А. Нейфах, писатель Виктор Некрасов...» («Хроника текущих событий», № 5, декабрь 1968 г.).

³⁷ Цехмистренко Юрий — кандидат физико-математических наук, муж Ирины Заславской.

^d Светличный Иван Алексеевич (1929—1992) — украинский поэт, политзаключенный.

³⁸ Берзер Анна Самойловна (1917—1994) — литературный критик, в 1958—1971 годах работала редактором отдела прозы в журнале «Новый мир», активно способствовала продвижению на страницах журнала произведений В. Некрасова и А. Солженицына.

³⁹ Косыгин Алексей Николаевич — в 1964—1980 годах председатель Совета министров СССР.

⁴⁰ Из повести А. Солженицына «Бодался теленок с дубом» понятно, что в редакции «Нового мира» был «уличенный стукач» — курьер.

⁴¹ Писатели-диссиденты Даниэль Юлий Маркович (1925—1988) (литературный псевдоним Николай Аржак) и Синявский Андрей Донатович (1925—1997) (литературный псевдоним Абрам Терц) осуждены в 1966 году по обвинению в антисоветской агитации и пропаганде соответственно к пяти и семи годам лишения свободы. В 1991 году были оправданы в связи с отсутствием в их действиях состава преступления.

⁴² Галансков Юрий Тимофеевич (1939—1972) — поэт, диссидент, вместе с журналистом Александром Гинзбургом создал «Белую книгу» о процессе Синявского—Даниэля. В 1968 году Галансков и Гинзбург (а также Алексей Добровольский, автор одного из текстов инкриминированного им альманаха «Феникс», и машинистка Вера Лашкова) были осуждены по делу об антисоветской агитации и пропаганде: Лашкова — к одному году лишения свободы, Добровольский — к двум, Галанскова — к семи; Гинзбург, осужденный к пяти годам, скончался в лагерной больнице.

⁴³ Караванский Святослав Осипович (род. 1920) — диссидент, украинский лингвист, в 1944 году был приговорен к 25 годам лишения свободы за антисоветскую деятельность в период немецко-румынской оккупации Одессы; в 1960 году амнистирован, в 1965-м осужден повторно, в 1970-м — в третий раз; пробыл в заключении в общей сложности 30 лет, в 1979 году эмигрировал в США.

^e Амальрик Андрей Алексеевич (1938—1980) — публицист, писатель, политзаключенный, осужден, в частности, за книгу «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года».

⁴⁴ См. «Записки диссидента» А. Амальрика.

⁴⁵ Сахаров Андрей Дмитриевич (1921—1989) — академик АН СССР, правозащитник, один из создателей первой советской водородной бомбы, лауреат Нобелевской премии мира (1975), один из основателей Московского комитета прав человека (вместе с Андреем Твердохлебовым и Валерием Чалидзе), по политическим мотивам был сослан в г. Горький (Нижний Новгород).

⁴⁶ Якир Петр Ионович (1923—1982) — диссидент, сын расстрелянного в 1937 году командарма Ионы Якира, начальника Киевского военного округа.

⁴⁷ Солженицын Александр Исаевич (1918—2008) — писатель, лауреат Нобелевской премии, в 1945—1953 годах находился в заключении и ссылке, в 1972 году выслан из СССР.

⁴⁸ Дзюба Иван Михайлович (род. 1931) — литературный критик (с 1952 года), автор трактата «Интернационализм или русификация?», в 1962 году был уволен из журнала «Вггчизна», в 1972-м исключен из Союза писателей Украины, по решению суда приговорен к пяти годам лишения свободы и пяти годам ссылки, однако вскоре выступил в печати с покаянным заявлением и был помилован. В 2001 году И. Дзюбе было присвоено звание Героя Украины.

⁴⁹ Плющ Леонид Иванович (род. 1938) — правозащитник, в 1968 году был уволен с должности инженера-математика в Институте кибернетики АН Украины. По решению суда помещен на принудительное излечение в психиатрическую больницу. В 1976 году эмигрировал во Францию.

⁵⁰ См. книгу Владимира Войновича «Антисоветский Советский Союз».

Клуб умалишенных

Вездесущий КГБ теперь заслуживает того, чтобы мы констатировали его пользу хотя бы для летописания. Чекисты оставили документальные следы увиденного, а чаще подсмотренного и подслушанного, для истории. Без таких свидетельств многие биографии были бы неполны.

О том, с кем еще встречался Виктор Некрасов, узнаём из того же информационного сообщения на имя В. Щербицкого за подписью В. Федорчука:

«В феврале 1969 года Некрасов имел продолжительные беседы с аккредитованными в Москве корреспондентами буржуазных газет американцем Ф. Старром и итальянцем Э. Коррето, которым жаловался на "зажим" его творчества, "цензуру печати" и бедность информации в наших газетах по сравнению с американскими.

Далее он подробно сообщил о факте самосожжения гр. Макуха⁵¹ в Киеве в ноябре 1968 года и охарактеризовал некоторых лиц, арестованных за антисоветскую деятельность.

Анализ материалов в отношении Некрасова свидетельствует о том, что встречавшиеся с ним представители зарубежных антисоветских центров отзываются о нем как о "надежном человеке" и рекомендуют выезжающим в СССР лицам посетить его с целью получения тенденциозной информации о СССР.

Так, в апреле 1969 года по рекомендации Ф. Старра с Некрасовым пытались встретиться занимавшаяся сбором тенденциозной информации корреспондент американской газеты "Крисчен сайенс монитор" Шарлотта Сайковски⁵², однако, по не зависящим от нее причинам, эта встреча не состоялась.

В августе 1969 года по поручению упоминаемого выше Келлара Некрасова посетила французская туристка Левек Христиан и передала для него и Плюща, арестованного впоследствии за проведение антисоветской деятельности, документы, изданные НТС.

Левек выясняла у Некрасова обстоятельства, связанные с мерами Советского государства в отношении лиц, допустивших враждебные проявления, а также советовалась о возможностях получения рукописей Солженицына и других материалов.

Некрасов сообщил ей о процессах над Марченко⁵³, Григоренко⁵⁴, Бродским⁵⁵ и попросил передать ему опубликованные на Западе произведения Солженицына карманного формата, а также газеты и журналы, изданные во Франции».

То что в донесении стыдливо названо «обстоятельствами, связанными с мерами Советского государства в отношении лиц, допустивших враждебные проявления», было, скорее асего, завуалированной формой обсуждения Некрасовым француженкой проблемы обвинительного судопроизводства и карательной психиатрии.

Известно, что молодой врач Семен Глузман⁵⁶, узнав о заключении Петра Григоренко в психбольницу из самиздатских журналов, стопки которых открыто лежали на кухонном столе у Виктора Платоновича, составил текст анонимной экспертизы, опровергавшей официальное заключение о якобы психиатрическом диагнозе генерала-диссидента.

Среди рассекреченных документов КГБ оказался карандашный черновик письма самого Виктора Платоновича Некрасова (все рукописи Некрасова написаны карандашом с мягким черным грифелем — со времен своей архитектурной деятельности он привык пользоваться такими карандаша) директору Института психиатрии Академии медицинских наук СССР А. В. Снежневскому⁵⁷. Академик руководил советской психиатрией в тесном контакте с КГБ и лично поставил диагноз «шизофрения» инакомыслящим Буковскому⁵⁸, Плющу, Григоренко.

В 1971 году Андрей Сахаров и Елена Боннэр подали заявление в ЗАГС о регистрации брака и вскоре вылетели в Киев покидаться с Виктором Некрасовым. В. Федорчук сообщил В. Щербицкому об их встрече: «В январе 1972 года Некрасова посетили академик Сахаров и его жена Боннэр, которые прибыли в Киев для выяснения даты судебного разбирательства дела Лупиноса А. И.⁵⁹, признанного судебно-психиатрической экспертизой невменяемым. Выяснив, что процесс уже состоялся, Сахаров и Боннэр в тот же день выехали в Москву».

В книге «Воспоминания» Андрей Дмитриевич рассказал о той поездке: «Некрасов встретил нас радушно, и мы сразу прониклись взаимной симпатией. Он поводил нас по горячо любимому им Киеву... К сожалению, Некрасов не смог отдать нам писем Снежневского — переписка носила личный характер, и он не считал себя вправе сделать это».

Сахаров полагал, что в письме Снежневскому Некрасов писал только о незаконном заключении в психбольницу Владимира Буковского. Однако Виктор Некрасов написал и о Петре Григоренко, и это говорит о том, что Сахаров не держал в руках ни письма Некрасова, ни ответа на него Снежневского.

По словам Андрея Дмитриевича, власти «очень чувствительны» к проблеме психиатрии, поставленной на службу карательным органам. Правозащитникам нередко вменяли и вину «клевету» о слиянии психиатрии с КГБ, МВД и судами. Зная об опасности, грозящей тем, кто затрагивает эту тему, Виктор Платонович все-таки попытался достучаться до совести Снежневского:

«Пост, занимаемый Вами сейчас, ко многому Вас обязывает, и в первую очередь, как мне кажется, бороться за правду, за истину, за то, чтоб в нашей стране не могло повториться происшедшее в свое время с П. Чаадаевым, чтобы среди наших психиатров не встречались профессора, подобные Сикорскому, опозорившему себя в деле Бейлиса⁶⁰». По иронии судьбы, в Институте имени профессора Сербского, протестовавшего против тенденциозных экспертиз в деле Бейлиса, Снежневский продолжил дело Сикорского.

Снежневский дал пространный, вежливый, гипнотизирующий монотонным подобием откровенности и терпеливости ответ. Нарушив врачебную тайну, академик поведал частному лицу Виктору Некрасову («по секрету») свои выводы о «заболевании» Григоренко и Буковского. Похоже, Некрасов потому и не показал письма Сахарову, что не желал сыграть отведенную ему в сценарии Снежневского роль и предать огласке «психиатрические диагнозы» Григоренко и Буковского. Впоследствии зарубежные психиатры признали обоих «пациентов» здоровыми и осудили преступные методы советской карательной психиатрии, а также непрофессиональную, политически ангажированную деятельность Снежневского.

В завершение своего ответа Виктору Платоновичу академик рассыпался в комплиментах и пожелал ему здоровья. После всего сказанного — как знать, не с намеком ли? (Полный текст писем В. Некрасова и А. Снежневского впервые публикуется в этой книге в разделе «Еще из желтой папки».) В эмиграции Некрасов не забыл об академике. 28 марта 1975 года он выступил в американской прессе с открытым письмом Снежневскому. Из докладной записки В. Федорчука В. Щербицкому 30 апреля 1975 года:

«...Некрасов обвиняет последнего (Снежневского. — Л. X.) в том, что для него якобы "психиатрия не наука для лечения психически больных, а метод наказания за право мыслить", При этом он призывает Снежневского "раскаяться в преступлениях... задуматься над своими действиями и раскрыть позорную практику помещения здоровых людей в камеры психиатрических больниц". В числе причин, побудивших его выступить с этим "письмом", Некрасов называет "невыносимое положение и тяжелое состояние здоровья Леонида Плюща, который уже два года мучается в Днепропетровской специальной психиатрической больнице", заявляя при этом, что "о высоком интеллекте этого выдающегося математика и его полной нормальности готов дать показания в любом месте и под любой присягой"».

Ответил ли Снежневский на этот раз, дело из архива КГБ умалчивает.

_______________________________

⁵¹ Макух Василий Емельянович (1927—1968) — украинский диссидент, в 1946 году был приговорен Военным трибуналом Львовского гарнизона к десяти годам лишения свободы за участие в Украинской повстанческой армии и измену Родине. В сообщении украинского КГБ ЦК КПУ, доложенном П. Шелесту, содержится приписка: «С 1959 года и по настоящее время Макух В. Е. являлся секретным сотрудником Управления КГБ по Днепропетровской области». Этого В. Некрасов знать, конечно, не мог.

⁵² Из информационного сообщения на имя П. Шелеста за подписью В. Никитченко от 30 апреля 1969 года: «С 15 по 26 апреля сего года на территории Украины в городах Киеве, Львове и Ужгороде находилась аккредитованная в Москве корреспондентка американской газеты для христиан-верующих «Крисчен сайенс монитор» Сайковски Шарлотта, 1927 года рождения. <...> Оперативным путем были просмотрены записи Сайковски, среди которых обнаружены подготовленные ею вопросы экономического и политического характера, большое количество адресов и номеров телефонов зарубежных и советских граждан, личные и деловые письма, из которых, в частности, видно, что Сайковски проявляет интерес к известным лицам из числа творческой интеллигенции: Ивану Дзюбе, Вячеславу Черноволу, а также Виктору Некрасову, с которым пыталась связаться в Киеве по рекомендации другого американского журналиста».

⁵³ Марченко Анатолий Тихонович (1938—1986) — правозащитник, писатель, диссидент, советский политзаключенный, был арестован в связи с написанным им 22 июля 1968 года открытым письмом, предупреждавшим о возможном вторжении советских войск в Чехословакию. Супруга — правозащитница Богораз Лариса Иосифовна.

⁵⁴ Григоренко Петр Григорьевич (1907—1987) — боевой генерал, за правозащитную деятельность был дважды помещен в психиатрическую больницу, в 1977 году эмигрировал в США.

⁵⁵ Бродский Иосиф Александрович (1940—1996) — один из крупнейших поэтов XX века, лауреат Нобелевской премии по литературе 1987 года, в 1964-м был осужден «за тунеядство» и подвергнут наказанию в виде ссылки, в 1972 году эмигрировал в США.

⁵⁶ Глузман Семен Фишелевич (род. 1946) — психиатр, правозащитник, в 1972 году осужден к семи годам лагерей строго режима и трем годам ссылки. Обладатель Женевской премии по правам человека в области психиатрии (2008).

⁵⁷ Снежневский Андрей Владимирович (1904—1987). «Результатом бесконтрольного хозяйничания Снежневского в советской психиатрии явилось создание им "школы" — множества практикующих врачей, в том числе и судебно-психиатрических экспертов, которые, вопреки очевидности и многовековому психиатрическому опыту, ставят диагноз "шизофрения" там, где для этого нет никаких оснований» («Хроника текущих событий, 10 ноября 1971 г., № 22).

⁵⁸ Буковский Владимир Константинович (род. 1942) — ученый-нейрофизиолог, писатель, один из основателей правозащитного движения в СССР, в общей сложности провел в заключении и на принудительном лечении 12 лет, после обмена на лидера чилийских коммунистов Луиса Корвалана эмигрировал, поселился в Великобритании.

⁵⁹ Лупинос Анатолий Иванович (1937—2000) — впервые был осужден за организацию студенческих протестов в 1956 году, затем в 1957-м — за участие в лагерном бунте, в 1978-м — за выступление у подножия памятника Тарасу Шевченко в Киеве.

⁶⁰ В 1913 году в Киеве состоялся резонансный судебный процесс по ложному обвинению Менахема Менделя Бейлиса в якобы ритуальном убийстве подростка Андрея Ющинского. Процесс сопровождался активной антисемитской кампанией черносотенцев в сообщничестве с государственным обвинением и официальной медицинской экспертизой с одной стороны и протестами передовой части интеллигенции в Российской империи и за рубежом — с другой. Профессор психиатрии И. А. Сикорский, известный своими националистическими взглядами, поддерживал сторону обвинения. Его тенденциозную экспертизу опротестовал ряд профессоров, в том числе В. М. Бехтерев и В. П. Сербский. Общество психиатров признало экспертизу Сикорского «псевдонаучной» и «не согласующейся с нормами устава уголовного судопроизводства». Дело Бейлиса широко освещалось в прессе, в том числе писателем-демократом В. Г. Короленко, выступавшим с разоблачением фальсификации фактов, на основе которых выдвигалось обвинение. Дело Бейлиса развалилось, присяжные не признали его виновным, он вышел на свободу из зала суда.

По сообщению агента «Далекого»

Квартиру в Пассаже на Крещатике, 15, Некрасову выделили как лауреату Сталинской премии. Здесь почти никогда не скрывались двери. Гостили киевляне, иностранцы, москвичи. Домработница ворчала: ходят, обедают, а ты готовь, посуду мой. «Наблюдатели» тоже не скучали — строчили донос за доносом.

Из информационного сообщения В. Федорчука В. Щербицкому от 23 марта 1973 года:

«По оперативным данным, в ноябре 1971 года Некрасов у себя на квартире имел продолжительную встречу с Плющом Л., Борщевским С.⁶¹ и прибывшим из Москвы зятем Якира Кимом Ю.⁶². Эти лица затрагивали вопросы, относящиеся к функционированию и задачам так называемого Комитета защиты прав человека⁶³. В процессе беседы Некрасов дал положительную оценку деятельности Комитета и высказался за ее активизацию.

Оперативным путем были получены также данные о том, что изъятый у арестованного Плюща "Украинский вестник"⁶⁴, изданный во Франции, был передан ему через Некрасова Кимом в ноябре 1971 года.

В январе 1972 года Некрасов, узнав об аресте Плюща и других, уничтожил имевшиеся у него книги С. Аллилуевой "Всего один год", А. Солженицына "Август 1914". несколько экземпляров "Хроники текущих событий" и ряд других политически вредных документов.

В тот же период работниками КГБ была проведена 6еседа с Некрасовым, в результате чего он выдал несколько изданных за рубежом антисоветских произведений, в том числе "В круге первом" А. Солженицына, "Доктор Живаго* Б. Пастернака, "Новый класс" Джиласа, отказавшись назвать лицо, от которого он получил эти книги. Так же неискренно вел себя Некрасов на допросах по делу Глузмана, скрыв известные ему факты его враждебной деятельности».

Еще первый секретарь ЦК КПУ Петр Ефимович Шелест, то ли с некоторой симпатией, то ли с пиететом относившийся к Виктору Платоновичу Некрасову, 26 февраля 1972 года записал в своем дневнике: «Подбираются к известному писателю В. Некрасову, уже вызывали его на допрос».

За Некрасовым зорко приглядывали не только «топтуны» из наружки. Наверняка использовались подсадные утки, телефонные жучки, перлюстрировалась почта.

Из секретной справки начальника 5-го управления КГБ при СМ УССР А. Цветкова на имя В. Маланчука, второго секретаря ЦК КПУ по идеологии, «заинтересовавшегося» режиссером-документалистом Рафаилом Нахмановичем, другом Некрасова:

«22 февраля 1974 г. Секретно. В 1970 г., по сообщению агента "Далекого", подтвержденному оперативной техникой, Нахманович брал у Некрасова для прочтения нелегально распространяемые документы».

Кто на самом деле был этот «Далекий», действовавший, очевидно, в самом близком окружении Виктора Некрасова?

Виктор Кондырев, пасынок Некрасова, вспоминал, как в Киеве вокруг Некрасова крутился какой-то Валерик, «ладненький, чистенький, начитанный. Рассказывал, что он дежурный электрик поезда дальнего следования»⁶⁵. Валерик исчез так же внезапно, как и появился. Может, это и был «Далекий».

Массовость диссидентских арестов января 1972 года поставила в повестку дня проблему стукачества. Все стали или, по крайней мере, старались стать бдительнее. Не исключено, что дули на холодное и подозревали невиновных. Многие начали грешить беспочвенной подозрительностью, что по-моему играло на руку КГБ.

Из информационного сообщения В. Федорчука В. Щербицкому от 23 марта 1973 года:

«В январе-феврале с. г. Некрасова посетил писатель Мандель Н. М. (литературный псевдоним Наум Коржавин), 1925 года рождения, житель города Москва.

Мандель ознакомил Некрасова со своими неопубликованными произведениями, прочитал несколько стихотворений враждебного характера, о которых Некрасов отозвался одобрительно».

К тому времени Наум Коржавин уже был знаменит, в том числе как автор стихотворения «Памяти Герцена (баллада об историческом недосыпе)» с его хулиганскими, радостно цитируемыми в интеллигентских кухнях строчками: «Какая сука разбудила Ленина? Кому мешало, что ребенок спит?»

Историю своей встречи с Некрасовым поэт дополнил в интервью автору этой книги.

«Он был хорошим человеком, — сказал Коржавин, — иногда немного легкомысленным. Вот киевский пример. К его жене приезжала какая-то знакомая из Днепропетровска. А мы при ней говорили все что угодно. Потом я стал замечать, что то одно, то другое из наших разговоров всплыло где не надо. А он только отмахивался. Тогда я сказал Некрасову: "Вы, дворяне, и просрали Россию". Он рассмеялся».

Возможно, Некрасов рассмеялся и оттого, что сам Коржавин, как правило, говорил все, что думал, без оглядки на окружающих. Услышать от Коржавина упрек в отсутствии бдительности было смешно. Некрасову, человеку открытого характера, чрезвычайно гостеприимному, подозрителм ность была противопоказана.

Раскрыть стукача в своей среде диссидентам удавалось крайне редко. Виктор Кондырев рассказал, как после oтъезда Виктора Платоновича из СССР один вхожий в его дом киевский архитектор покаялся, что стучал в КГБ⁶⁶. Стучал не он один, судя по обилию стекавшейся туда информации.

Секретные службы свято блюдут железное правило не выдавать своих агентов. Случайно обнаруженная клички «Далекий» и часто фигурирующая в донесениях фраза «по оперативным данным» — единственное, что указывает на активное присутствие сексотов в ближайшем окружении Некрасова.

_______________________________

⁶¹ Борщевский Сергей Ефимович (род. 1946) — переводчик, работал в Центральном бюро информации, участник диссидентских групп.

⁶² Ким Юлий Черсанович (род. 1936) — поэт, диссидент, зять диссидента Якира Петра Ионовича.

⁶³ Комитет прав человека в СССР был создан в Москве в ноябре 1970 года. Основатели комитета — В. Н. Чалидзе, А. Д. Сахаров и А. Н. Твердохлебов.

⁶⁴ Начавший выходить в январе 1970 года «Украинский вестник» публиковал самиздатовские материалы и хронику правозащитного движения.

⁶⁵ См. книгу Виктора Кондырева «Всё на свете, кроме шила и гвоздя: воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове».

⁶⁶ См. там же.

«В квартире Некрасова, в гостиной»

14 января 1972 года к машинистке Любе С.⁶⁷ нагрянули сотрудники КГБ.

Машинистки, сотрудницы многочисленных машбюро, были одними из самых востребованных сотрудниц любого делопроизводства. Они и обеспечили широкое распространение, тираж самиздата. Скромные труженицы редакций, министерств, учреждений находились в поле зрения КГБ. К ним заглядывали через плечо их завербованные сослуживцы, втихую снимали образцы шрифтов, подбирали брошенные в корзину копирки.

Накануне обыска Люба С. вместе с подружкой Надей Т. отмечала у друзей старый Новый год. После вечеринки девушки отправились к Любе домой (ее мама лежала в больнице), а на другой день, пока Люба занималась домашними делами, Надя читала повесть Василия Гроссмана «Все течет». Запрещенную в СССР, в 1970 году ее издали за рубежом. Повесть ходила по рукам в фирменном самиздатовском исполнении — на папиросной бумаге. Безмятежное времяпровождение девушек прервал визит незваных гостей.

Ранее на допросах с Любой и Надей «работал» старший следователь УКГБ при Совете министров УССР по Киевской области старший лейтенант Слобоженюк (имени-отчества или хотя бы инициалов нет ни в одном документе).

Из протокола допроса Нади Т. 3 августа 1972 года:

По существу заданных мне вопросов поясняю, что вечером 13 января 1972 года я вместе с С. Любовью Владимировной посетила квартиру Чернышевой Татьяны Ивановны. Там собрались наши общие знакомые, чтобы встретить Новый год. <...> Ночевала я с 13 на 14 января 1972 года в квартире С. Любы. <...> В течение дня 14 января 1972 года С. Люба несколько раз садилась за машинку и печатала один из рассказов, которые лежали у нее на столе возле пишущей машинки».

Из протокола допроса Любы С. и августа 1972 года:

«13 января 1972 года во второй половине дня в квартиру зашла Т. Надежда. Одиннадцатого числа она уехала к себе в село, будучи на больничном, а тринадцатого приехала. Я в это время была занята по хозяйству, стирала, готовила маме передачу в больницу, и чтобы Т. не скучала, я предложила ей читать рассказы, переданные мне Глузманом С. Ф. 11 января 1972 года».

Обыск преследовал цель, как сказано в протоколе, «отыскания и изъятия антисоветских документов». Долго искать не пришлось. Кроме повести Гроссмана в книжном шкафу обнаружили два выпуска «Хроники текущих событий» — № 21 и № 22⁶⁸, листок с несколькими словами из «Заочной психиатрической экспертизы по делу генерала Петра Григоренко», насильственно помещенного на лечение от инакомыслия, а на столе рядом с пишущей машинкой — листы, приготовленные к перепечатке. Это были пять рассказов Виктора Некрасова. На них, однако, имя автора не значилось.

О происхождении текстов Люба дала объяснение, записанное во время изъятия вещдоков. Из протокола обыска Любы С. 14 января 1972 года:

«Ранее я познакомилась с мужчиной лет тридцати, познакомились в троллейбусе. <...> Мы договорились с ним, что я перепечатаю указанные документы в двух экземплярах по цене 20 коп. за один лист. Этого мужчину зовут Вячеслав, я ему оставила свой адрес, чтобы он пришел позже, забрал документы и уплатил деньги».

Наивная придумка не обманула чекистов, и подозрительные (рассказы «Мраморная крошка», «Все ясно!», «Король в Ныо-Йорке», «Быль» и «Ограбление века, или Бог правду видит, да не скоро скажет» легли в основу возбужденного через некоторое время против Виктора Некрасова дела № 62.

Следователям предстояло собрать доказательства того, что они и без того знали из донесений оперативных сотрудников: автор этих рассказов — Некрасов. Своим красивым голосом, еще до войны хорошо поставленным в актерской студии киевского Театра русской драмы под руководством глубоко уважаемого им Марселя Павловича Городисского, Виктор Платонович не однажды беспечно читал свои крамольные рассказы знакомым в Киеве и Москве.

Через месяц заточения Люба начала сознаваться. По мнению С. Глузмана, это произошло из-за подброшенной ей записки, якобы написанной им: «Во время суда, когда я отвечал на какой-то вопрос, она очень тихо спросила: "Почему же ты написал: "Люба, иди в сознанку. Я раскололся. Подтверждай все"?»⁶⁹. Похожее и у Леонида Плюща: «Таня (Житникова, жена Плюща. — Л. X.) рассказала мне, что какой-то надзиратель передавал Любе С. записки от меня и Семена Глузмана. В этих записках "мы" советовали ей все рассказывать: "ведь наше оружие — правда". Она поверила словам надзирателя о том, что он связан с украинским националистическим движением, и дала показания, считая, что помогает нам. Глузман, о котором она рассказала всё, что могла, получил максимальный срок, а Люба до последнего времени считала, что спасла его (следователи уверяли ее, что, если она не даст показаний на Славика, его будет судить военный трибунал)»⁷⁰. Выложила девушка все, что знала, и о Викторе Некрасове.

Из протокола допроса Любы С. 18 февраля 1972 года:

«Славик сказал, что все переданные им 10 января (очевидно, описка, в других материалах дела названо и января. — Л. X.) 1972 года документы для размножения принадлежат Некрасову, что он автор этих документов. При этом Славик дал телефон Некрасова, он записан в моей записной книжке, против фамилии Некрасова, которую я записала сокращенно: "Некр.". <...>

Славик говорил, что если он не сможет прийти за документами, то я должна позвонить Некрасову и сказать, что его "бумаги" готовы. После этого сообщения Некрасов сам их заберет».

Еще через три месяца после ареста девушка заявила, что изменила свои прежние политические убеждения. Из протокола допроса Любы С. 18 апреля 1972 года:

«Слушая передачи зарубежного радио, я узнала, что в Советском Союзе существует якобы демократическое оппозиционное движение. У меня появился интерес к этому. Чехословацкие события августа 1968 года тоже вызвали у меня интерес. В то время я считала, что ввод наших войск в ЧССР есть нарушением суверенитета этой страны. Сейчас я этих взглядов не придерживаюсь».

Еe показания стали пополняться новыми подробностями:

«Глузман Славик приобщил меня впоследствии к размножению "самиздатовской" литературы. Печатала я такую литературу по просьбе Глузмана во второй половине 1971 года и в январе 1972 года. <...> 11 января 1972 года Глузман Славик передал мне пять документов Некрасова Виктора Платоновича, которые я должна была размножить в двух экземплярах каждый. Передал он мне: "Король в Нью-Йорке", "Быль", "Все ясно!", "Мраморная крошка" и "Ограбление века", последний я начала печатать, но не закончила в связи с обыском. Остальные тоже не успела отпечатать по той же причине. <...>

Передал он мне эти документы примерно в 21 час в подъезде дома по улице Свердлова, куда мы зашли с улицы Крещатик, где мы встретились около магазина "Дружба". Указанные выше пять документов после их размножения я должна была вернуть Глузману, а в его отсутствие — самому Некрасову. Для этой цели Глузман дал мне телефон Некрасова. <...>

Во всех случаях, за исключением одного, Глузман передавал мне документы наедине, без свидетелей. Лишь один раз мы зашли в квартиру Некрасова, где Глузман передал мне один из перечисленных выше документов, какой именно, не помню, мне кажется, что "Речь Альбера Камю..."⁷¹. На улице Крещатик, где мы встретились, посмотреть документ мы не могли, там было много людей, и потому Глузман завел меня к Некрасову, где показал и передал мне документ. Мы смотрели правки в документе, правки были сделаны для сокращения текста. Кто делал правки, я не знаю. Передачу документа видели, так я думаю, секретарь Некрасова по имени Саша (из последующих материалов дела видно, что речь идет об Александре Ткаченко. — Л. X.) и Галина Викторовна (жена Виктора Платоновича. — Л. X.), проживающая у Некрасова. Оба они были в квартире, в гостиной, где мы смотрели этот документ. Мы сидели за столом, там же сидела Галина Викторовна, правда, она ходила к телефону, но документ видела. Видел документ и Саша, он пришел, когда мы с Глузманом были уже в квартире. Глузман открывал ему дверь.

Все, что я показала сегодня, более подробно изложено мной собственноручно в объяснении от 16 апреля 1972 года. Написала я объяснение с целью помочь следствию».

Следователю потребовалось еще немного времени, чтобы выяснить: в квартире Некрасова машинистка получила документ куда более важный. Из протокола допроса Любы С. 22 июня 1972 года:

«Документ под названием "Заочная психиатрическая экспертиза по делу Григоренко" мне передал Глузман Славик Фишелевич в квартире Некрасова Виктора Платоновича. Точно дату встречи с Глузманом я не помню. Было это в ноябре 1971 года. Мы еще ранее обусловили с ним встречу на площади им. Льва Толстого. Встретились мы с ним вечером на этой площади возле магазина "Медкнига". Троллейбусом доехали до Центрального универмага, где вышли и дворами прошли в Пассаж. Там зашли в квартиру Некрасова В. П. Его дома не было, он, как я узнала со слов его жены, уехал покупать билеты. Некрасов в этот день уезжал в Москву или какой-то другой город. Мне кажется, что в Москву, потому что его жена с кем-то говорила по телефону из московских знакомых и сказала, что Некрасов ушел за билетом и будет ехать.

В квартире Некрасова, в гостиной, Глузман передал мне документ "Заочная психиатрическая экспертиза по делу Григоренко", который был исполнен его почерком авторучкой с синими чернилами. Это была не полная рукопись, а ее часть, примерно четыре-шесть глав, написанная на стандартных листах писчей бумаги. Видела ли жена Некрасова передачу "экспертизы" мне Глузманом, я не знаю. Она ушла разговаривать по телефону. Возможно, что и видела, но утверждать я этого не могу. Документ этот видел Саша — секретарь Некрасова, который зашел в квартиру после нас, но вскоре за нашим приходом. Он спросил Глузмана, что это за бумаги, Глузман уклонился от правдивого ответа, пояснив Саше, что это его рабочие бумаги, а меня назвал профессиональной машинисткой.

Сашу называют секретарем Некрасова потому, что он ему дал об этом справку, когда Сашу хотели выслать из Киева как тунеядца. С этого времени они якобы и знакомы.

В квартире Некрасова я пробыла с Глузманом 15-20 минут и ушла. Перед нашим уходом в квартиру зашел Некрасов В. П., я с ним не знакомилась и не разговаривала. Ранее я показывала неправду о том, что при посещении квартиры Некрасова я его не видела. В день передачи мне "экспертизы" Некрасов куда-то уезжал, возможно, он помнит эту дату. <...>

Ранее я также показывала неправду в том, что Глузман передал мне в квартире Некрасова другой документ. Перо дал он мне там, как я показала, рукопись "Заочной экспертизы..."».

Передача заочной экспертизы психического состояния генерала-диссидента Петра Григоренко в квартире Некрасова бросала на него тень как на соучастника ее создания. Тем более что органы наверняка знали о письме Некрасова Снежневскому.

«Позаботиться, чтобы коллектив знал, какая сволочь "воспиталась" в его среде»

Тексты пяти рассказов, которые должна была перепечатать Люба С, до этого уже кем-то были напечатаны (возможно, с рукописного оригинала). Следствие установило, что оттиски шрифта соответствуют машинке, принадлежащей Еве Пятигорской. Она была женой сокурсника Виктора Платоновича по строительному институту, архитектора Исаака Пятигорского. После войны Виктор Платонович привез из Москвы пишущую машинку и отдал ее Еве. Она печатала на ней его первую и последующие книги. Сама она зарабатывала литературными записями и обработками мемуаров военных и партийных деятелей, что, возможно, помогло ей избежать более пристального внимания следователей.

Приятельство Некрасова и Пятигорского, открытость и добродушие которого покоряли всех, кто попадал в круг его общения, было столь близким, что они едва ли не ежевечерне прогуливались в компании Зинаиды Николаевны и Евы по дорожкам Царского (Первомайского) сада. Некрасов, кстати, как архитектор внес свою лепту в послевоенное обустройство склонов Днепра, в том числе, очевидно, и этого сада.

Вызванной повесткой в КГБ Еве Пятигорской пришлось изрядно понервничать. Откреститься от главного — причастности к пяти крамольным рассказам — ей удалось. Как тогда они напечатаны на ее машинке? Возможно, дело в том, предположила она, что время от времени Некрасов брал у нее машинку и давал кому-то из своих знакомых.

Бедная женщина не на шутку испугалась. Виктор Кондырев, пасынок Виктора Платоновича, пишет: «С Евусей Пятигорской отношения заметно портятся — она ждет худшего и не скрывает этого, и В. П. ругает ее как падшую духом». То же мне рассказывал и известный киевский архитектор Владимир Мельниченко. Сосед Пятигорских по улице, он частенько сталкивался с Евой по дороге домой. Даже после отъезда Некрасова Ева каждый раз возмущалась тем, что из-за него она едва не угодила в ГУЛАГ. Наверное, стрессом можно объяснить те фрагменты ее показаний в КГБ, где она говорит о Некрасове как об отпетом пьянице. В то время (или, скорее, до женитьбы Виктора Платоновича на Галине Викторовне) это не было ложью, но вряд ни при других обстоятельствах она стала бы столь нелицеприятной характеристикой подставлять некогда самого близкого друга своего уже умершего мужа.

Вызвали Некрасова. Да, подтвердил он, машинку у Евы иногда брал кто-то из посещавших его молодых дарований что-то на ней печатал, но он не интересовался, что именно, и не помнит, кто именно.

Раскручивать версию «молодых дарований» у следователи не было необходимости и желания. Он-то знал, что автор рассказов — Некрасов. И рыл в единственном перспективном направлении. На одной из страниц рассказа «Быль» в слове «помолчали» обнаружил правку. Чьей рукой она сделана? Призвал на помощь графологическую экспертизу. Для сравнения представил образцы почерка Любы С., Глузмана и Некрасова.

Из заключения № 27, подписанного 13 июня 1972 года кандидатом юридических наук, старшим научным сотрудником Киевского научно-исследовательского института судебной экспертизы В. Липовским:

«При сравнении данных объектов с образцами почерка С. Л. В. (Любы С. — Л. X.), Некрасова В. П. и Глузмана С. Ф, (в том числе цифрового и выполненного с подражанием "печатному" или "стилизованному" почерку) были установлены совпадения только с образцами почерка Некрасова В. П.».

Еще одна улика отыскалась в газете «Правда» за 18 октября 1971 года. Над передовицей «Партия зовет» («Советский народ, все прогрессивное человечество готовятся к празднику Великого Октября...») от руки было написано «Инночка 25—7—48», а справа от статьи «За сверхплановый миллион. Почин горняков и железнодорожников» «Бор. Корнблюм 74-62-18». Как говорится в том же заключении графологической экспертизы, обе записи «выполнены Некрасовым В. П.».

Детективам из КГБ эта зацепка представлялась не менее важной, чем правка на одном из рассказов: в газету «Правда» были завернуты все пять рассказов, конфискованных в квартире у машинистки С.

По номерам телефонов без труда нашли Инночку и Бор. Коренблюма (В. Некрасов на слух записал его фамилию без «е»). Совершенно не догадываясь, в чем дело, преподаватель Киевской консерватории Инна Комарова и доктор наук, профессор Киевского инженерно-строительного института, где в свое время учился Виктор Некрасов, Борис Коренблюм подтвердили: да, 18 октября 1971 года они встречались с Виктором Платоновичем.

С Инной Комаровой Некрасов был дружен с детства, а и тот день заглянул к ней на огонек, благо жила в двух кварталах от Пассажа. Она показала ему свою статью о Григории Сковороде, он заинтересовался, обещал оказать содействие в опубликовании. Вложил статью в подвернувшуюся газету, на которой записал ее домашний телефон.

В тот же день, выйдя от Инны Комаровой, писатель случайно встретился на улице с Борисом Коренблюмом, они договорились созвониться, на полях «Правды» Некрасов записал и его телефон.

(Очевидно, случилось так, что Виктор Некрасов вынул статью Инны Комаровой из газеты, а в нее то ли он, то ли Семен Глузман вложил рассказы и в таком виде передал пакет машинистке. Непредвиденное, роковое стечение обстоятельств.

Инна Комарова больше не встречается в материалах дела и архивных документах КГБ. А вот о «сионисткой деятельности» Бориса Коренблюма и его намерении выехать в Израиль председатель КГБ В. Федорчук спустя год подробно доложил В. Щербицкому. В сердцах Владимир Васильевич написал на донесении:

«Не возражать, но позаботиться, чтобы коллектив знал, какая сволочь "воспиталась" в его среде».

И повести «Персональное дело коммуниста Юфы», опубликованной спустя два года после своей эмиграции (журнал Время и мы», 1976 год, № 5, Тель-Авив), В. Некрасов воспроизвел типичный запев партсобраний, осуждавших «отъезжантов»:

«— Вы, гражданин Юфа..., своим позорным поступком втоптали в грязь самое чистое, самое святое, что у нас есть, — свою партийную совесть. Вы, которого так любовно воспитала родина, плюнули ей в самую душу. Плюнули в лицо партии. За каких-нибудь жалких тридцать серебряников вы продали свою душу сионистским экстремистам, ползаете перед ними на коленях и выторговываете себе жалкий кусок каравая на чужом столе...»

Проработки Некрасова на партсобраниях проходили под тем же негласным лозунгом: «чтобы коллектив знал, какая сволочь...» Последняя часть «...воспиталась в его коллективе» — была бы не по адресу: никакому коллективу, особенно коллективу СПУ, «воспитать» Вику было не по зубам.

_______________________________

⁶⁷ Здесь и далее фамилии Любови С. и Надежды Т. даются в сокращенном виде из этических соображений.

⁶⁸ В № 21 «Хроники текущих событий» от и сентября 1971 года среди большого количества правозащитных материалов содержалась информация о Днепропетровской психбольнице закрытого типа, в № 22 от 10 ноября 1971 года сообщалось, что сотрудники Шеффилдского университета изучили документы официальных психиатрических экспертиз ряда диссидентов, в том числе Петра Григоренко, и выразили «глубокое сомнение в законности принудительного лечения упомянутых лиц».

⁶⁹ См. интервью С. Глузмана (газета «Бульвар Гордона», ЗО августа 2011 г.).

⁷⁰ См. книгу Леонида Плюща «На карнавале истории».

⁷¹ Фрагмент из «Шведских речей» лауреата Нобелевской премии 1957 года Альбера Камю, отчасти объясняющий сегодняшнему читателю, почему его произведения были приравнены к антисоветской пропаганде: «...социалистическому реализму не мешало бы признать свое родство с реализмом политическим, которому он приходится братом-близнецом. Он жертвует искусством ради цели, далекой от искусства, — цели, которая, по его шкале ценностей, возможно, кажется ему наивысшей».

Писатель по имени Иван

Следствию не удалось доказать, что к «Заочной экспертизе по делу Григоренко» был причастен Виктор Некрасов. Зато оставались тексты его рассказов. Сосредоточились на них. Из протокола допроса Любы С. 29 июля 1972 года:

«Передав мне рассказы, Глузман сказал, что их следует отпечатать в двух экземплярах каждый. Почему в двух, а не полную закладку (в зависимости от плотности бумаги одна закладка могла доходить до 8-и экземпляров. — Л. X.), я не знаю. Возможно, отпечатанные мною экземпляры были бы размножены каким-либо другим способом. Принесенные мне оригиналы рассказов имели правки. Я же печатала на машинке чисто, аккуратно и, как правило, без опечаток, Глузман мне сказал, что эти экземпляры нужны Виктору Платоновичу, что он просил отпечатать по два экземпляра. Так ли это, мне не известно».

Пока не были добыты неопровержимые доказательства его авторства, Некрасова вызывали в КГБ как свидетеля. Забегая вперед, скажу, что в разряд обвиняемых его так и не перевели, хотя все висело на волоске и, повернись события иначе, Некрасову не миновать бы перевода из свидетелей в обвиняемые.

Из протокола допроса Виктора Некрасова, проведенного старшим следователем УКГБ при СМ УССР по Киевской области старшим лейтенантом Слобоженюком 15 мая 1972 года (очевидно, он брал писателя измором: допрос длился с 9 часов 40 минут до 19 часов 10 минут):

«(Некрасов): Рассказы под названием "Король в Нью-Йорке", "Быль", "Все ясно!", "Мраморная крошка" и "Ограбление века" мне не знакомы. <...> Названные рассказы я не писал и не знаю, кто их автор. Никогда не читал такие рассказы. <...> Рукописных правок в этих рассказах не делал. Почему рассказ "Ограбление века" написан от моего имени, мне не известно».

В тот же день следователь достал из рукава еще один козырь — показания Саши Ткаченко. Саша жил по соседству с Некрасовым, каким-то образом, несмотря на большую разницу в возрасте и положении, познакомился с писателем и пользовался правом беспрепятственно посещать его дом. Виктор Платонович подкармливал парня, сначала устроил своим секретарем, позже, скорее всего, через Гелия Снегирева, — ассистентом режиссера на Украинскую студию хроникально-документальных фильмов. Знакомство Саши с Виктором Платоновичем пришлось на тот самый год, в который началась слежка за Некрасовым:

«Познакомился с ним (Некрасовым. — Л. X.) в 1968 году, при каких обстоятельствах, сейчас не помню. Жили мы в одном дворе, встречались сначала на улице, затем, помню, с кем-то заходил к нему на квартиру. Я тогда в затруднительном положении был, не работал, негде было жить. Некрасов помогал мне материально и морально, помог мне устроиться на работу. Я со своей стороны ухаживал за его больной матерью, ходил в магазины, готовил обед и выполнял другие его поручения. До 1970 года он часто употреблял спиртные напитки и часто находился в пьяном виде».

Сначала Саша уверял следователя, что ничего такого антисоветского, о чем его спрашивают, не читал. Но вдруг:

«Разговор с Некрасовым Виктором Платоновичем о рассказе, в котором идет речь об ограблении писателя Корнейчука А. Е. (рассказ "Ограбление века". — Л. X.), происходил вскоре после моего знакомства с ним в 1968 году».

Сашины слова были доведены до сведения Виктора Платоновича.

Из протокола допроса В. Некрасова 15 мая 1972 года:

«Некрасов: Я вел с ним разговор вообще о литературе, сатире, юморе. О рассказе, где бы упоминался Корнейчук А. Е., я с ним не говорил. Об этом рассказе я с ним разговаривал в конце марта 1972 года».

Датировка рассказа имела большое значение. Похоже, Некрасов придерживался той версии, будто слышал анекдотическую историю о «политическом» ограблении Корнейчуки совсем недавно, то есть уже после ареста машинистки и изъятия у нее текстов, следовательно, не может быть автором этого рассказа. Сашин «1968 год» уличал Некрасова во лжи. После допроса он крепко поссорился со своим подопечным, Они не общались несколько месяцев. Правда, потом Некрасов оттаял и сменил гнев на милость.

Отказываться от авторства других «арестованных» рассказов было легче:

«О бюсте Сталина И. В. (рассказ "Мраморная крошка". — Л. Х.) я ему (А. Ткаченко. — Л. Х.) рассказывал год или полтора тому назад, этот случай (о продаже бюста "разжалованного" при Хрущеве Сталина по бросовой цене битой мраморной крошки. — Л. Х.) распространялся в устной форме по городу, и я его слышал от кого-то из своих знакомых. От кого конкретно, не помню. Рассказов этих я не писал, и кто их автор, не знаю. Рассказ о Корнейчуке, его содержание я слышал в Москве со слов писателя по имени Иван, фамилию его не помню. По национальности он якут, проживает где-то в Якутии».

Искать писателя по имени Иван на бескрайних просторах Якутии следователь, конечно, не стал.

...Покинув СССР и живя в Париже, Виктор Платонович существенно переделал «Мраморную крошку». Рассказ превратился в историческое, искусствоведческое и философское эссе.

А первоначальный вариант, более непосредственный и живой, с легким ароматом антисоветского анекдота, хранится среди архивных материалов КГБ. Этот вариант «Мраморной крошки» предлагаем читателю нашей книги в разделе «Из желтой папки».

В опубликованной версии рассказа Некрасов так описал историю, с которой началась «Мраморная крошка»:

«Пришел ко мне как-то Толя, скульптор. Усталый, невеселый. Потребовал чаю, водки он не пьет, стал жаловаться на жизнь. Заказов нет, конкурс на памятник Воссоединения второй год уже тянется, в Худфонде отказали в инструментах, распределили среди боссов. Одним словом, хреновина сплошная.

— Нужен мне мрамор. Задумал одну штуку. Рыскаю по всему городу, с огнем не сыщешь. Клянчил на Байковом кладбище, заломили такую цену, что хлопнул дверью и ушел.

— Постой, постой, Толя, — перебил его я. — Кажется, я могу тебе помочь. Ты в универмаг на площади Победы не наведывался?»

Со временем выяснилось, что скульптора на самом деле звали не Толей, а Валентином Евгеньевичем Селибером. Он автор памятной доски на доме, где жил Виктор Некрасов. И это ему знакомая журналистка рассказала, что низвергнутая скульптура Сталина валяется на складе универмага «Украина».

«Мне выписали чек, — рассказал скульптор в интервью. — Я уплатил 10 рублей в кассу... Целого никак нельзя было забрать. Да и что с ним делать? Поэтому я вскрыл ящик, в котором он хранился. Взял инструмент, отколол голову, отколол ноги, отколол руки, сбил погоны. Головы — я ее завез в мастерскую — я потом еще долго боялся. Она была страшной. Что-то было в ней от Горгоны, от одного взгляда которой все мертвело»⁷².

История поверженного Сталина так нравилась Некрасову, что она не однажды превращалась в разновариантный анекдот. По своему обыкновению смешивать реальность с вымыслом он рассказал еще один вариант в компании друзей из Театра на Таганке, гастролировавшего в 1971 году в Киеве:

«И вот представьте себе меня, грешного. И иду я себе поутру знакомой тропой к пивному заведению по известной нужде благородного похмелья. Тому здрасьте, тому здоровеньки булы, короче, взял свою добрую кружку лохматого пенного зелья, отошел в сторонку. Присел рядом с другими мужиками, ибо что-то лежало новенькое и продолговатое у ларька, на чем было удобно присесть. Кто-то болтает о погоде, кто-то молча восстанавливает утраченные силы. Гляжу, один из нас водки себе налил и собрался яйцом закусить. Гляжу, постучал человек об угол того непонятного, на чем мы усе лись, выпил и закусил. А я вгляделся в этот угол: а там, под крошками скорлупы, лежит знакомое лицо работы знакомого скульптора. Дальше гляжу — все мы сидим на шинели, и значит, на "завалинке" по имени "вождь и учитель всех народов"»⁷³.

_______________________________

⁷² См. интервью В. Селибера (газета «Зеркало недели», 26 июня 1999 г.).

⁷³ См. книгу Вениамина Смехова «Театр моей памяти».

С этого дня и начался мой "закат"»

Очень возможно, что рассказ «Ограбление века» читал его авный герой — писатель Александр Евдокимович Корнейчук.

С Александром Евдокимовичем Виктор Некрасов бьл лично знаком. Особенно с тех пор, как могущественный руководитель Союза писателей Украины вместе с супругой Вандой Василевской пригласил его к себе в особняк на улице Арема, 46.

Роскошный по меркам времени, когда люди довольствовались жильем в бараках, подвалах и в лучшем случае в коммуналках, обрамленный по фасаду полукруглой террасой, особняк предназначался, как считал Виктор Некрасов, освободителю Киева: «Строился он для генерала Ватутина, Ватутин погиб, и вселился в особняк Александр Евдокимович Корнейчук, первый комедиограф страны»⁷⁴.

Корнейчук считался другом Хрущева, руководившего в течение нескольких лет до и после войны. Хрущев представил начинающего драматурга Сталину в качестве местного самородка. Драматург был принят в Кремле и обласкан Сталиным. По собственному выражению вождя, он хохотал от души» над пьесой «В степях Украины» и сделал Корнейчуку заказ на пьесу «Фронт», где поражения начала войны объяснялись неумением генералов старой формации.

Угощая новоиспеченного сталинского лауреата Некрасова диковинными импортными разносолами в особняке на улице Артема, лауреат многих Сталинских премий (в конечном счете их у него накопилось пять) Корнейчук объявил гостю, что назначает его своим заместителем в писательском Союзе. Правда, у головы Спилки уже было девять замов, но для «восходящей звезды» сочинили еще одну должность.
— Будеш керувати росiйською секцiєю», — сказал Корнейчук Некрасову.

Их отношения не могли не испортиться. Некрасову претили фальшивая патетика и вельможная надменность, свойственные Корнейчуку. В свою очередь Корнейчук не мог не ощущать опасность, исходившую от непоказной открытости Некрасова. Тот на дух не переносил компартийную грубость, и Корнейчук был ее зримым воплощением.

Первая трещина образовалась в разгар кампании борьбы с космополитизмом.

«В 1949 году... мне пришлось как-то сидеть рядом с ним в президиуме — я все еще был одним из десяти его замов. Полукруглый, как в парламенте (когда-то здесь заседала Центральная рада), зал Музея Ленина гудел от негодования и гнева. "Ганьба!", "Позор!" — неслось со всех сторон, а несчастные, уличенные во всех грехах "космополиты" один за одним подымались на трибуну и, кто посмелее, пытались оправдываться, кто потрусливее, то есть понормальнее, признавали всё, что надо, — да, разлагали и растлевали, и подкапывались, клеветали, играли на руку, лили воду на мельницу — и обещали исправиться, прислушаться, следовать, выполнять...

И вот тут-то, когда все члены президиума уже выступили, ко мне наклонился Корнейчук: — Ну что ж, слово даю тебе. Я сказал, что выступать не буду.
— То есть как так не будешь? — Он даже удивился.
— Не буду выступать, — повторил я.
— Ладно, выйдем перекурим. — Он встал. — Поголовуй тут замiсть мене, — сказал он то ли Дмитерко⁷⁵, то ли Mалышко⁷⁶, и мы вышли.
— Ты понимаешь, что как коммунист, член президиума и «заступник голови» ты не можешь не выступить. Это будет оценено соответствующим образом.
Он испытующе посмотрел на меня. Я молча курил...
— Ты можешь мне объяснить, почему не собираешься выступать? — В голосе его появились какие-то новые нотки.
По-видимому, надо было ответить, что именно как коммунист я и не могу выступить, — я тогда еще за что-то цеплялся, во что-то верил, — но я просто, ничего не объясняя, повторил, что выступать не буду.
— Как знаешь. — Он ткнул папиросу в пепельницу. — Советую подумать. — И вышел.
Очевидно, именно с этого дня и начался мой "закат"»⁷⁷.

Дерзкий памфлет «Ограбление века» написан от лица автора, и лицо это — писатель Виктор Некрасов, якобы ограбивший могущественного и богатого (о его миллионах ходили упорные слухи) Александра Корнейчука.

Авторство рассказа было очевидно. Казалось, Некрасову не отвертеться. Но... следователь сам подсказал спасительный ход, назвав рассказ документом.

Виктор Платонович зачастую строил свои произведения на очерковой, документальной основе, считал себя очеркистом. Но когда следователь назвал памфлет документом, Некрасов с легкой душой открестился от него. Из протокола допроса 27 мая 1972 года:

«Документ "Ограбление века" написан от моего имени, так как в нем упоминается случай, когда меня разбирали на собрании интеллигенции гор. Киева в 1963 году после критики в мой адрес со стороны Хрущева Н. С. На этом собрании председательствовал писатель Корнейчук А. Е.

Хрущев Н. С. критиковал меня за ряд недостатков, допущенных мною (поверх печатной строки рукой Некрасова приписано: "по мнению Хрущева Н. С". — Л. X.) в очерках "По обе стороны океана", опубликованных в 1962 году в журнале "Новый мир". Из-за этого у меня было персональное партийное дело, мне был объявлен выговор, который впоследствии был снят, так как критика в мой адрес была признана несостоятельной.

В квартире Корнейчука А. Е. я был примерно в 1948-1949 гг. В то время он проживал по ул. Артема. На его новой квартире⁷⁸ я не был».

Никакого ограбления Корнейчука, никакого ультиматума, стало быть, никакой антисоветчины.

Любовь к игре, мистификациям была в характере Некрасо-ма неистребима. Когда парижская «Фигаро» по недоразумению написала в 1974 году, что новоприбывший из СССР писатель Виктор Некрасов — «личный друг Сталина», его насмешливое иоображение разыгралось, и он сочинил встречу с вождем.

Эпизод так правдоподобен, что даже некоторые знакомые Некрасова пеняли ему: «Что ж не рассказывал раньше?» Па самом деле это еще один яркий гротеск, вмонтированный в повесть «Саперлипопет»:

«— А я думал, высокий широкоплечий блондин, а ты вот какой, да еще с усиками. Так вот, знаешь, чего я тебя пригласил? А? Не знаешь... Со Сталинской премией хочу поздравить! — и неторопливо протянул мне руку.
Я вскочил и, пожалуй, торопливее, чем надо, пожал протянутую ладонь.
— И почему твоя книжка мне понравилась, тоже не знаешь? — Он произнес это после небольшой паузы, во время которой я чуть не выпалил: "Служу Советскому Союзу!" — но вовремя сдержался. — Задница у меня болит, вот почему. Все ее лижут, совсем гладкая стала».

Когда этот эпизод принимали за чистую правду, Некрасов радовался, как ребенок.

Почему Некрасов отказывался в КГБ от авторства соб» ственных рассказов? Открывший его критик, старейший рецензент «Нового мира» Владимир Борисович Александров (Келлер), благодаря чьему литературному чутью книга «В окопах Сталинграда» увидела свет, шутливо и одновременно серьезно посоветовал своему протеже попасть в лагерь, чтобы написать вторую после «Окопов» столь же сильную и правдивую книгу.

Добровольно идти в ГУЛАГ?! Некрасов признался: «Я посчитал это неплохим комплиментом, но вряд ли такой ценой согласился бы обрести дополнительную славу»⁷⁹. Из протокола допроса В. Некрасова 27 мая 1972 года: «Не было случая, когда бы я встречался с Корнейчуком А. Е, на пляже в Киеве и предъявлял к нему политические требования в отношении осужденных Даниэля и Синявского или в отношении Дзюбы и Солженицына.

Секретарем парткома СПУ в настоящее время является писатель Збанацкий Ю. О.⁸⁰. До него секретарем парткома был Козаченко В. П.⁸¹ (одно из действующих лиц "Ограбления века". — Л. X.). В каком году был избран Збанацкий, не помню.

Как пояснил я на предыдущем допросе, мне не известно, кто написал документ "Ограбление века". Я его не писал».

Одно из писем Солженицына, изьятых во время обыска у Некрасова, датированное 16 апреля 1968 года, несомненно, добавило Виктору Платоновичу «любви» к «черному человеку» — Александру Корнейчуку. Солженицын прислал собственноручно написанное изложение заседания секретариата Союза писателей СССР 22 сентября 1967 года. На нем опального писателя прорабатывали со всем пылом, на какой были способны мастера социалистического реализма. Одним из запевал был Корнейчук:

«Мы вас пригласили не для того, чтобы бросать в вас камни. Мы позвали вас, чтобы помочь вам выйти из этого тяжелого и двусмысленного положения. Вам задавали вопросы, но вы ушли от ответа. Отдаете ли вы себе отчет: идет колоссальная мировая битва, и в очень сложных условиях. Мы не можем быть в стороне. Своим творчеством мы защищаем свое правительство, свою партию, свой народ. Вы тут иронически высказались о заграничных поездках как о приятных прогулках, а мы ездим за границу вести борьбу. Мы возвращаемся оттуда измотанные, изнуренные, но с сознанием исполненного долга. Не подумайте, что я обиделся на замечание о путевых заметках, я их не пишу, я езжу по делам Всемирного совета мира. Мы знаем, что вы много перенесли, но не вы один. Было много других людей в лагерях кроме вас. Старых коммунистов. Они из лагеря — и шли на фронт. В нашем прошлом было не только беззаконие — был подвиг. Но вы этого не увидели. Ваши выступления — только прокурорские. "Пир победителей" — это злобно, грязно, оскорбительно! И эта гадкая вещь распространяется, народ ее читает! Вы сидели когда там? Не в 37-м году! А в 37-м нам приходилось переживать!! — но ничто не остановило нас! Правильно сказал вам Константин Александрович (Федин. — Л. X.): вы должны выступить публично и ударить по западной пропаганде. Идите в бой против врагов нашей страны! Вы понимаете, что в мире существует термоядерное оружие, и, несмотря на все наши мирные усилия, Соединенные Штаты могут его применить? Как же нам, советским писателям, не быть солдатами?»

Дебютировавший в студенческие годы очерком о Ленине «Он был велик», в 1937 году Александр Евдокимович запечатлел тот же образ в пьесе «Правда», дорос до редактора треста «Украинфильм», а также председателя правления Союза писателей УССР.

В тот год, когда Корнейчук швырнул в лицо Солженицыну «в 37-м нам приходилось переживать!! — но ничто не остановило нас!», его, неизменного любимца всех вождей — Сталина, Хрущева, Брежнева, — удостоили звания Героя Социалистического Труда.

К мыслям о Корнейчуке Некрасов возвращался часто. И спрашивал себя: а могло ли все сложиться иначе?

Ответил: «Возможно, дружи я с Корнейчуком, выступай на собраниях против космополитов и националистов, затаптывай в грязь Максима Рыльского и Владимира Сосюру, а потом включись в запоздалый хор славословий сначала од ному, потом другому, — избери я такой путь, быть может, все пошло бы иначе. Но что-то не захотелось. И все пошло так, как пошло... Собрания, проработки, выкрики из зала "Позор!", и обвинительные речи, и грозные с председательского места "А нам неинтересно, о чем вы думали, скажите прямо, не виляя, как вы относитесь к критике товарища Хрущева, Никиты Сергеевича!", и выступающие один за другим писатели: "Допустил... Скатился... Докатился... Пытается... Выкручивается"»⁸².

Под реальной угрозой ареста Некрасов мог позволить себе отказаться от собственных произведений, но, прекрасно понимая мрачные перспективы, он не заключал сделок, за которые пришлось бы расплатиться потерей совести.

_______________________________

⁷⁴ См. эссе Некрасова «Взгляд и Нечто».

Возможно, Хрущев лично обещал этот дом генералу, скончавшемуся от ран весной 1944 года в Киеве. Дочь Ватутина Елена Николаевна рассказала в интервью газете «Факты» от 16 апреля 2004 года, что особняк предназначался для осиротевшей семьи генерала: «После похорон отца Хрущев уговаривал маму остаться жить в Киеве... Начал строить для нас на улице Артема, 46, двухэтажный особняк. Он и сейчас там стоит. Мама отказалась. Хрущев бросил трубку и никогда больше не звонил. Тот особняк государство продало писателю Александру Корнейчуку и его жене Ванде Василевской, тоже писательнице. И Корнейчук зачем-то пустил слух, что якобы купил его у Ватутиной за два миллиона рублей. Не знаю, зачем он это сделал».

⁷⁵ Дмитерко Любомир Дмитриевич (1911-1985) — украинский советский писатель.

⁷⁶ Малышко Андрей Самойлович (1912-1970) — украинский советский поэт, лауреат двух Сталинских премий, Государственной премии СССР, Государственной премии им. Т. Г. Шевченко, занимал должности члена правления, президиума и секретариата Союза писателей Украины.

⁷⁷ См. эссе Виктора Некрасова «Взгляд и Нечто».

⁷⁸ Очевидно, имеется в виду квартира А. Корнейчука на ул. Шелковичной, выходящей прямо к Верховному Совету УССР.

⁷⁹ См. эссе Виктора Некрасова «Взгляд и Нечто».

⁸⁰ Збанацкий Юрий Олиферович (1914-1994) — украинский советский писатель, Герой Советского Союза, лауреат Государственной премии Украины им. Т. Г. Шевченко и Государственной премии им. Леси Украинки, избирался первым секретарем Киевской организации писателей, депутатом Верховного Совета УССР.

⁸¹ Козаченко Василий Павлович (1913-1995) — украинский советский писатель, член ЦК КПУ, депутат Верховных Советов СССР и УССР, в 1973—1979 годах первый секретарь правления Союза писателей Украины, секретарь правления Союза писателей СССР. В архиве украинского КГБ хранится «Информациолнное сообщение», датированное 1 июня 1971 года и адресованное В. Федорчуком ЦК КПУ. Оно посвящено реакции писателей на избрание председателем Союза писателей Украины Юрия Смолича; в частности, отражено отношение В. Некрасова: «Совершенно секретно. Серия "К"... Известный органам КГБ своими идейно вредными высказываниями член СПУ В. Некрасов заявил: "Смолич — подставная фигура, так как очень стар, а вопросы будет решать реакционер Козаченко"».

⁸² См. книгу Виктора Некрасова «Записки зеваки».

Из стенограммы выступления В. Некрасова на партсобрании, посвященном его «персональному делу», в редакции журнала «Радуга» 16 сентября 1968 года: «И когда вышел на трибуну, чтобы защитить свои взгляды и то, что я думаю по поводу раскритикованных Хрущевым своих путевых очерков, то Корнейчук грубо оборвал меня, крикнув: "Нас не интересует то, что вы думаете! Вы лучше скажите нам, как намерены вы выполнить указание Никиты Сергеевича?" Зал молчал. И я почувствовал, что здесь я один» (И. Антропова «Действующие лица и исполнители, или Третьего не дано», журнал «Вопросы литературы», № 3, 2002 г.).

Человек слаб

Следователь поинтересовался предысторией еще одного крамольного рассказа — «Король в Нью-Йорке» (публикуется в разделе «Из желтой папки»). Это один из серии маленьких шедевров Некрасова, где реальность незаметно перетекает в фантасмагорию и где Некрасов по-своему сумел выразить то кафкианское ощущение, в которое загоняла нормального человека действительность. Главный герой «Короля в Нью-Йорке» глава советского правительства Алексей Косыгин после встречи с одним из злейших идеологических врагов Керенским и распития с ним русской водочки под селедочку подумывает, а не попросить ли ему политического убежища в США.

Из диалога следователя и Некрасова:
«Следователь: Есть ли написанные вами произведения, в которых бы героем был король?
Некрасов: Да, в сороковых годах, вернее, в конце сороковых годов мною написано произведение "Фридрих Август Вильгельм". Это произведение о войне, о том, как саксонский король питался вместе с русскими солдатами...»
C тем же успехом допрос длился восемь часов.

14 июня допросили С. Глузмана. После показаний машинистки о том, что это он дал ей для перепечатки тексты рассказов, Глузмаи не стал отпираться. Но его версия, должно быть, немало удивила следователя своей изобретательностью. Он придумал целую комедию положений о том, как будто бы хотел передать машинистке

«...вложенные в газету несколько своих рассказов, находившихся до этого на рецензии у Некрасова Виктора Платоновича, и попросил ее отпечатать по два экземпляра каждого рассказа лично для меня. <...>

Рассказов с названиями (идет перечисление конфискованных текстов. — Л. X.) я не писал и автором их не являюсь. Читать рассказы с такими названиями мне не приходилось, и их содержания я не знаю. Кто является их автором, я не знаю. <...> Произошло просто недоразумение — вместо своих рассказов в квартире Некрасова я взял вложенные в газету названные выше чужие рассказы. <...>».

29 июля 1972 года к следователю снова вызвали машинистку Любу. Свои предыдущие показания она дополнила такими подробностями:

«Я слышала, но от кого — не помню сейчас, что размножением рассказов Некрасова лица его окружения хотели отметить дату рождения писателя Некрасова. <...> Дело в том, что в Киеве отказали Некрасову переиздать его сочинения, которые ранее были опубликованы в нашей официальной печати. Вместо этого Некрасов и его окружение намеревались издать в самиздате сочинения Некрасова, то есть те, которые изъяты у меня во время обыска».

Чтобы дожать Некрасова, украинские чекисты позвали на подмогу московских, 10 августа 1972 года те допросили Юлия Черсановича Кима, о котором написали: «род занятий — автор стихотворных текстов, работающий по договорам». Зная, что Ким бывал в гостях у Некрасова, следователь начал издалека:

«Следователь: Приходилось ли вам бывать в г. Киеве, знакомы ли вы с кем-либо из жителей города Киева?

Юлий Ким: Да, бывать в городе Киеве мне приходилось неоднократно. <...>. Летом 1971 года я приезжал в город Киев по случаю отснятия Киевской киностудией им. Довженко художественного фильма "Бумбараш". В этом фильме использованы тексты песен, сочиненные мной. Фильм снимался в городе Каневе, неподалеку от города Киева. <...>

В ноябре 1971 года я приезжал в город Киев в гости к своему знакомому Плющу Леониду Ивановичу. В Киеве я находился несколько дней, жил в квартире Плюща. <...>

Я неоднократно встречал Плюща в квартире своего тестя Якира Петра Ионовича, и мне известно в связи с этим, что Плющ и Якир хорошо знают друг друга⁸³. <...>

В Киеве у меня есть еще один знакомый — Некрасов Виктор Платонович, писатель. С Некрасовым я знаком на протяжении нескольких лет. Помню, что познакомились мы с ним в какой-то компании увеселительного характера. <...>

Посещая город Киев, я неоднократно посещал и квартиру Некрасова. <...>

Следователь: Известно ли вам что-либо о содержании рассказов или других по форме произведений, написанных Некрасовым В. П. в последние несколько лет и не опубликованных официально?

Юлий Ким: Нет, мне ничего не известно о содержании или названиях произведений, написанных Некрасовым в последние несколько лет и не опубликованных официально.

Я даже не знаю, есть ли у Некрасова какие-либо написанные им произведения, не опубликованные официально».

От Юлия Кима ничего, стоящего внимания, не добились. Взялись за его тестя, известного диссидента Петра Якира.

С детства Петр «платил по счетам отца» в колониях для малолетних преступников. В 1972 году был арестован за антисоветскую деятельность вместе со своим «подельником» Виктором Красиным. Как и Якир, Красин уже успел вкусить лагерной баланды. Сын репрессированного, погибшего на Колыме, впервые Виктор Красин был арестован в девятнадцать лет.

КГБ располагал точными сведениями о том, что Петр Якир и Виктор Некрасов давно и по временам довольно тесно общались. В 1968 году вместе они поставили свои подписи под открытым письмом в защиту семерых осужденных участников сидячей демонстрации на Красной площади под лозунгом «За нашу и вашу свободу!» против ввода советских танков в Чехословакию.

Из протокола допроса Петра Якира:

«Москва, 24 августа 1972 года

Старший следователь по особо важным делам следственного отдела КГБ при СМ СССР подполковник Соченков допросил Якира Петра Ионовича, 1923 года рождения, уроженца г. Киева. <...>

Соченков: Знаете ли вы жителя г. Киева Некрасова Виктора Платоновича?

Якир: Да, знаю.

<...> С Некрасовым Виктором Платоновичем я познакомился летом 1958 или 1959 года в Доме творчества Союза советских писателей, находящемся в Рузском районе Московской области. <...>

Вспоминаю одну встречу с ним, имевшую место 5 декабря 1966 года. В этот день я узнал, что в Доме кино выставлен стенд, посвященный кинофильму "Великая Отечественная война", и на нем помещена фотография Сталина. Вместе с Габаем Ильей⁸⁴, Баевой Татьяной⁸⁵, Делоне Вадимом⁸⁶ и Шустером Александром⁸⁷ я зашел в фойе Дома кино, где размещался стенд, и сорвал с него фотографию Сталина. <...>

Из Дома кино я направился к площади Пушкина и на улице Горького случайно встретил Некрасова. <...> К шести часам вечера вокруг памятника Пушкину собралось несколько групп людей, остававшихся на месте в течение 5 минут", Некоторые из присутствующих снимали при этом головным уборы. Надо сказать, что эти ежегодные пятиминутки при водятся под лозунгом "Уважайте Конституцию". Тогда, 5 декабря 1966 года, на площади Пушкина из числа моих знакомых были Габай, Делоне, Баева, Тельников⁸⁹, писатель Юрий Домбровский⁹⁰. После окончания пятиминутки Некрасов пригласил меня посетить писателя Войновича, у которого я в тот вечер впервые встретился, познакомился с Павлом Литвиновым⁹¹ и Александром Гинзбургом⁹².

Другая встреча с Некрасовым состоялась осенью 1967 года. Узнав о его приезде в Москву, я пришел на квартиру Лунгина Семена, у которого обычно останавливался Некрасов. <...>

В июне 1968 года, возвращаясь из Крыма, я, Ким и моя дочь Ирина остановились в Киеве, где пробыли около двух недель. За это время я вместе с Кимом и дочерью несколько раз заходил к Некрасову. <...> В одно из посещений Некрасов по своей инициативе предложил мне прочитать написанные им два рассказа под названиями "Король в Нью-Йорке" и "Ограбление века". <...>

Должен сказать, что до дня моего ареста мне не приходилось встречать эти рассказы в самиздате и я не слышал, чтобы они были опубликованы на Западе».

Главное прозвучало: рассказы написал Некрасов и не позднее 1968 года. О том, почему Петр Якир «сдал» Виктора Некрасова, можно судить по воспоминаниям Андрея Дмитриевича Сахарова:

«Уже в конце 1972 года и в начале 1973-го до нас стали доходить слухи об изменении их (Якира и Красина. — Л. X.) позиции, о том, что они "раскаялись" и уговаривают своих бывших товарищей отказаться от "антисоветской деятельности"... Совершенно ясно, что Якир и Красин просто передавали то, что им поручило сообщить КГБ. Это было неприкрытое заложничество!.. Потом Якир и Красин выступали на пресс-конференции, которая транслировалась по телевидению, пресловутая связь с НТС была лейтмотивом. Среди выступавших на суде был главный психиатр СССР профессор Снежневский, который утверждал, что в СССР нет никаких злоупотреблений психиатрией в политических целях. Приговор был мягким — что резко контрастирует с обычными очень жесткими приговорами инакомыслящим — ссылка, причем они отбывали ее вблизи Москвы: Якир в Рязани, а Красин в Калинине; вскоре они и вовсе были помилованы — Якир вернулся в Москву, а Красин уехал за рубеж».

Никто не вправе судить тех, кто был лишен воли, из кого выбивали показания физическим или даже только психологическим воздействием. Человек слаб, чувствительная плоть не всегда подчиняется духу. Никто не знает, как повел бы себя в сходных обстоятельствах. Сахаров отказал Якиру во встрече с ним в Рязани, но нашел какие-то слова в оправдание ему и Красину:

«Якир и Красин — бывшие заключенные, и с этой страшной школой жизни они могли считать (и, вероятно, считали), что все "свои", их друзья, поймут их поведение как из-иинительный маневр перед лицом смертельной опасности. За 17 лет, проведенных им в детприемниках, колониях для малолетних преступников, лагерях и тюрьмах, Петр Якир пристрастился к алкоголю. Для следователей это была прекрасная возможность "легальной" пытки абстиненцией, и можно быть уверенным — они это в полной мере использовали. Не слишком ли много для одного человека, в чем-то сломленного еще до ареста?

Незадолго до ареста Якир написал и передал на хранение иностранным корреспондентам нечто вроде завещания (с указанием опубликовать после его ареста), в котором он заранее объявлял недействительными все покаяния и показания, которые будут вырваны у него следствием. Конечно, делать этого не следовало — это как бы предрешает капитуляцию, но теперь мы можем так или иначе принять во ими мание эти его слова...»

Позже, в эмиграции, Виктор Красин сделал заявление: Он и Якир давали показания под угрозой расстрела.

Как бы там ни было, признания Якира открыли перед Некрасовым вполне отчетливую лагерную перспективу. Но этот козырь опытные игроки из КГБ придержали к финалу.

_______________________________

⁸³ «В Киев приехал Петр Якир с дочерью Ирой и зятем Юлием Кимом. С Якиром мы пошли к Виктору Некрасову. Прекрасный рассказчик, он в лицах воспроизводил перед нами картины прошлого. Запомнилось — о "космополитизме". На заседаниях писателей в 1948—1949 годах разоблачали "псевдонимы" и вообще космополитов, то бишь евреев. Было много трагикомических эпизодов» (из книги Леонида Плюща «На карнавале истории»).

⁸⁴ Габай Илья Янкелевич (1935—1973) — видный участник правозащитного движения, педагог, писатель, был приговорен к трем годам лишения свободы, в 1973 году совершил самоубийство.

⁸⁵ 21-летняя студентка Татьяна Баева — самая молодая участница демонстрации на Красной площади в знак протеста против подавления «Пражской весны». Убедила дознавателей, что оказалась рядом с демонстрантами случайно, ее не арестовали, но исключили из института.

⁸⁶ Делоне Вадим Николаевич (1947—1983) — поэт, один из участников демонстрации на Красной площади в знак протеста против подавления «Пражской весны», был приговорен к 2 годам и ю месяцам, эмигрировал, скончался в Париже (Франция). В некрологе на его смерть Виктор Некрасов написал: «Умер мой друг Вадим Делоне, мой младший друг... Я его нежно любил, иначе и быть не могло — он был очень хорошим человеком...»

⁸⁷ Шустер Александр Львович (1941—2006), старший научный сотрудник Научно-исследовательского института нефти, соавтор некоторых научных работ физика Андрея Твердохлебова, одного из основателей Комитета прав человека, эмигрировал из СССР, скончался в Кельне (Германия).

⁸⁸ Речь идет о протестной акции, получившей название «Пятиминутка молчания».

⁸⁹ Тельников Владимир Иванович (1937—1998) — переводчик, педагог, диссидент, политзаключенный, эмигрировал в 1971 году, работал на Би-би-си, скончался в Лондоне.

⁹⁰ Домбровский Юрий Осипович (1909—1978) — поэт, прозаик, литературный критик, четырежды судимый, после опубликования во Франции романа «Факультет ненужных вещей» был жестоко избит, скончался от последствий побоев, похоронен в Москве.

⁹¹ Литвинов Павел Михайлович (род. 1940) — физик, педагог, внук наркома иностранных дел М. Литвинова, диссидент, политзаключенный.

⁹² Гинзбург Александр Ильич (1936—2002) — журналист, правозащитник, трижды осужденный за антисоветскую деятельность, второй раз — по громкому «делу Гинзбурга и Галанскова» за выступления в защиту ранее осужденных Синявского и Даниэля, во время третьего — обменен вместе с еще четырьмя политзаключенными на двух советских граждан, обвиненных в США в шпионаже. Жил в США и Франции, скончался в Париже.

В повести «Персональное дело коммуниста Юфы», опубликованном в эмигранском журнале «Время и мы» (1976 год, № S), устами одного из героев В. Некрасов говорит: «...вы трусы. Всех боитесь — чехословаков, поляков, Гинзбурга, Гималанскова...»

Магнитофон подвел

Наверное, даже всесильному КГБ было непросто решиться на возбуждение уголовного дела в отношении Виктора Некрасова, участника Сталинградской битвы, лауреата Государствен ной премии (переименованной Сталинской). Но со времени процесса над Синявским и Даниэлем вольнодумство в стране приняло столь угрожающие масштабы, что КГБ решился.

31 августа 1972 года старший следователь капитан Чунихин постановил выделить из уголовного дела № 39 по обвинению Семена Глузмана и машинистки Любови С. материалы, касающиеся Некрасова.

Но чтобы открыть такое резонансное уголовное дело, служебного веса капитана было явно недостаточно, и под постановлением свои факсимиле оставили также начальник следственного отделения Управления КГБ при СМ УССР по Киевской области подполковник Боровик и начальник этого Управления генерал-майор Фесенко.

Но и этот представительный «консилиум» не мог обойтись без благословения самого верха. В деле Некрасова содержится множество свидетельств того, что Владимир Васильевич Щербицкий лично контролировал его на каждом этапе. Особое внимание действиям Некрасова уделялось в связи с его отлучением от коммунистической партии.

Из информационного сообщения В. Федорчука В. Щербицкому 22 мая 1973 года:

Совершенно секретно. По полученным КГБ при СМ УССР данным, Некрасов Виктор Платонович, русский, беспартийный, член СПУ, находящийся на творческой работе, в конце марта с. г. выезжал в Москву с целью подачи апелляции в ЦК КПСС по поводу исключения из членов партии.

Находясь в Москве, Некрасов приобрел японский портативный магнитофон марки "Сони" на сертификаты, якобы полученные им в виде гонорара за публикацию его произведений за рубежом.

В апреле Некрасов был вызван по существу его апелляции в горком КП Украины. Оперативным путем получены данные о том, что он пытался тайно записать проведенную с ним беседу на имеющемся у него магнитофоне. Однако сделать запись ему не удалось, так как не смог правильно включить магнитофон.

По оперативным данным, Некрасов якобы приглашен на 24 мая с. г. в райком партии, после чего посетит горком партии. Не исключено, что Некрасов вновь попытается сделать записи разговоров с целью последующего их распространения среди своих связей в провокационных целях».

Некрасов не подозревал, что КГБ уже известно о магнитофоне. Не знал он об этом и в 1977-м, когда в эмигрантском журнале «Континент» по-своему рассказал эту историю:

«Достали мне друзья крохотный магнитофончик, я его пристроил где-то под пиджаком, микрофончик присобачил в боковом кармане. Отрепетировал, на каком расстоянии лучше всего слышно человеческую речь, включал, выключал, проверял... Мимо обкомовского часового шел с некоторым трепетом: а вдруг что-либо заметит?..

Зашел к Перминовой⁹³. Преподнес ей букетик ландышей (гнилая интеллигентность), сел, расстегнул пиджак, подождал, пока она что-то писала. Когда она окончила и подняла на меня глаза, я сунул руку в боковой карман и включил магнитофончик.
— Что? Сердце болит? — участливо спросила она.

Через час я сломя голову мчался домой. Увы, полное фиаско, перед отходом я забыл поменять батарейки, и из всего разговора осталось только это самое "сердце болит" и еще пять-шесть ничего не значащих вводных фраз. Я чуть не плакал от обиды».

Нет, не догадывался Виктор Платонович, что вовсе не сочувствие звучало в словах партследовательницы, преду, прежденной о магнитофоне, а, пожалуй, насмешка.

Больше к помощи записывающей техники Некрасов не обращался. Он вообще махнул рукой на партийные разбирательства и отправился к морю, отдохнуть от злой суеты.

«Секретно. 22 мая 1973 г. ЦК КП Украины был информирован о том, что исключенный из членов КПСС писатель Некрасов В. П., намеревается сделать магнитофонную запись беседы на заседании парткомиссии Киевского горкома КПУ, которое должно было состояться 24 мая с. г. Однако Некрасов 22 мая убыл в Дом творчества СП СССР, находящийся в Крыму, и потому на заседание не явился. Через члена парткомиссии тов. Осинина выяснено, что решение об исключении Некрасова из партии единогласно утверждено в его отсутствие 24 мая 1973 г.

Об этом 30 мая 1973 г. докладывалось председателю КГБ при СМ УССР генерал-полковнику Федорчуку В. В., заместителю председателя КГБ при СМ УССР генерал-майору Трояку Н. 3. и сообщалось заведующему общим отделом ЦК КП Украины тов. Мусиенко П. К. <...>

Зам. начальника 5-го управления КГБ при СМ УССР полковник А. Цветков».

_______________________________

⁹³ Партследователь по делу В. Некрасова.

Крымские каникулы

...И Некрасов выбрал море и солнце. Легкомыслие? Скорее, понимание того, что набравший скорость поезд расправы уже не остановить.

Удивительно все-таки, что после пережитого Виктор Платонович с Галиной Викторовной и семьей Лилианны и Семена Лунгиных провел безмятежное отпускное лето. И даже написал шуточную вещицу — «Утренняя элегия», изъятую во время обыска 17—18 января 1974 года (публикуется впервые в разделе этой книги «Еще из желтой папки»).

«Во время пребывания в мае—июне 1973 года в Доме творчества СП СССР "Коктебель" Некрасов в беседах с жителями города Москвы писателями Лунгиным С. М., Маркович Л. З.⁹⁴, Черневич М. H.⁹⁵, Слуцким Б. А.⁹⁶, Райгородецким Р. И.⁹⁷ и кинодраматургом Каплером А. Я.⁹⁸ клеветал на советский общественный строй, вызывая с их стороны аналогичные суждения» (из справки на Некрасова В. П. под грифом «Совершенно секретно», составленной 30 мая 1974 года начальником Управления КГБ при СМ УССР А. Цветковым для представления в ЦК КПУ».

Когда обыщут комнату Саши Ткаченко, найдут письмо из Коктебеля, датированное 10 июня 1973 года. В протоколе обыска запишут:

«Из содержания письма видно, что его автор находился на отдыхе и общался с "прекрасными людьми": Лунгиным, Райгородецким (Камчатка), Слуцким, Каплером и другими».

Больше подробностей — в донесении, сделанном по горячим следам жаркого лета-73:

«13 сентября 1973 года. Совершенно секретно. <...> В ходе дальнейшего наблюдения за Некрасовым оперативным путем получены данные о том, что, находясь с 20 мая по 8 июля сего года на отдыхе в Крыму в Доме творчества СП СССР "Коктебель", он систематически прослушивал передачи антисоветских радиостанций "Свобода", "Немецкая волна", "Голос Америки" и пересказывал их содержание своим ближайшим связям.

В беседе с Черневич Марианной Наумовной, членом СП СССР, еврейкой, жительницей г. Москва, обсуждая общественную жизнь дореволюционной России и в настоящее время, он заявил: "Дело в том, что все самое худшее перенеслось к нам. Все лучшее не сохранилось, а все худшем осталось".

Соглашаясь с ним, Черневич ответила:

"Лучшее — это была жизнь, естественно развивающими, в которой, ну, скажем, в николаевскую эпоху, слава богу, не все худшее было. А худшее — это топтание личностей — все целиком перешло сюда в лицемерной форме с разговорами о гуманизме и свободе".

Когда Черневич высказала свое отрицательное отношение к порнографическим зарубежным кинофильмам, Некрасов заметил:

"Я не знаю, что страшнее, это или то, что детям с восьми летнего возраста вдалбливают что ни слово, то Ленин. И они этого слова не могут слышать. Я не могу смотреть на детей, которые произносят эти стихи. Это так заношено!"
О Черневич нами информирован КГБ СССР.
Обсуждая с одной из своих связей визит Генерального секретаря ЦК КПСС в США и его выступления по телевидению, Некрасов допустил ряд враждебных выпадов, с клеветнических позиций трактовал миролюбивую политику нашей партии. По поводу своего исключения из членов КПСС он заявил:

"Я чувствую мазохистские чувства, когда беседую со своими так называемыми партийными следователями... Они добиваются от меня покаянного письма, но они его не дождутся, и я до конца жизни останусь на прежних позициях".

В письме к своему знакомому из ФРГ А. Бронсеку Некрасов сообщает:

"Печатанием меня теперь не очень балуют. С Союзом писателей я, правда, в хороших отношениях, зато с другой компанией (очевидно, имеется в виду КПСС) я разошелся во вкусах и оценках окончательно.
И стало краше и веселее".

Жителю Хабаровского края Фищенко И. А.⁹⁹ по этому поводу он написал:

"О себе расскажу, когда свидимся. Пока меня поперли из рядов, куда ты меня воткнул (имеется в виду КПСС). Надоели мы друг другу, пора давно уже было расстаться".

Одному из начинающих литераторов, вступившему в члены КПСС, Некрасов сказал:

"Теперь всю жизнь будешь мучиться, как муха на липучке. Я вырвался и рад".

Когда этот литератор пожаловался на трудности с публикацией своих произведений, Некрасов посоветовал:

"А ты пиши и посылай свои вещи в "Грани" или "Посев". Там быстро напечатают".

(Примечание: "Грани" и "Посев" являются изданиями зарубежного антисоветского центра НТС). <...>

Наблюдение за Некрасовым продолжается. Одновременно принимаются меры по документации его враждебных и идеологически вредных проявлений. Председатель Комитета государственной безопасности при Совете министров УССР В. Федорчук».

На донесении стоит резолюция: «Тов. Щербицкому доложено 15—9—1973».

Работая с архивными материалами бывшего КГБ УССР, автор этой книги обратила внимание на документ, не имеющий прямого отношения к основному повествованию. И все же хочется предать его огласке. Он дополнит картину писательского отдыха в Коктебеле.

Почти через год после описанных событий тот же Дом творчества посетил известный диссидент, германист, мемуарист, энциклопедически образованный мыслитель Лев Копелев¹⁰⁰. Был он почитателем творчества Виктора Некрасова и его приятелем с 1956 года, когда журнал «Иностранная литература» заказал Некрасову предисловие к публикации романа Ремарка «Время жить и время умирать», а Копелева подключили к Некрасову в помощники.

Первое впечатление Льва Копелева: «Я узнавал голос, который слышал, читая "В окопах Сталинграда" и "В родном городе". Приятен был мягкий киевский говор. И уже в первые минуты я ощутил и понял: он открыт настежь, ничего не прячет, говорит именно то, что сейчас думает, именно так, как думает, именно так, как чувствует»¹⁰¹.

И вот что сообщил В. Щербицкому В. Федорчук:

«Совершенно секретно. Серия "К". С 22 апреля по 19 мая 1974 года в Доме творчества Союза писателей СССР "Коктебель" в Крыму находились Копелев Лев Золманович (во всех других источниках — "Зиновьевич". — Л. X.), 1912 года рождения, и его жена Орлова (Копелева) Раиса Давидовна, 1918 года рождения, члены Союза писателей СССР, жители г. Москвы.

Копелев Л. 3. известен КГБ при СМ СССР, является близкой связью Солженицына, работает над написанием книги о своем пребывании в заключении (в 1947 г. был судим и приговорен за антисоветскую агитацию и пропаганду к 10 годам лишения свободы).

В результате проведенных оперативных мероприятий в комнате, занимаемой Копелевым и его женой, обнаружены и сфотографированы принадлежащие им около 900 страниц машинописных текстов. В их числе воспоминания Копелева, в которых он клевещет на советскую действительность. <...> В рукописях Орловой Р. Д., озаглавленных "Моим дочерям", "Как я была оккупанткой", "После фильма Феллини "Восемь с половиной", содержится злобная клевета на различные стороны советского общества. <...>

Добытые в отношении Копелева и Орловой материалы направлены КГБ при СМ СССР».

Путевка в Коктебель давала бонусы на «путевку» за границу. По крайней мере, так было в случаях с Некрасовым и четой Копелев — Орлова, которая вынужденно покинула СССР через шесть лет после отъезда Виктора Некрасова. Как и Некрасова, Копелева лишили советского гражданства.

_______________________________

⁹⁴ Маркович — девичья фамилия жены С. Лунгина — Лунгиной Лилианны Зиновьевны.

⁹⁵ Черневич Мариам Наумовна — переводчик, историк зарубежной литературы.

⁹⁶ Слуцкий Борис Абрамович (1919—1986) — известный поэт-шестидисятник.

⁹⁷ Райгородецкий Роман Исаакович (1929—1997) — камчатский писатель, познакомился с В. Некрасовым во время его путешествия на Камчатку в 1965 году. Некрасов принимал большое участие в судьбе его младшего брата, киевлянина Марка Райгородецкого.

⁹⁸ Каплер Алексей Яковлевич (1903—1979) — кинодраматург, режиссер, актер, лауреат Сталинской премии, политзаключенный, в 1966—1972 годах ведущий передачи «Кинопанорама» на Центральном телевидении СССР.

⁹⁹ Фищенко Иван (1923—?) — фронтовой друг Виктора Некрасова, прототип Чумака, одного из героев повести «В окопах Сталинграда». Мучительно тоскуя об оставленных в Советском Союзе друзьях, Некрасов называл среди них Фищенко: «И не увижу я никогда уже своего бедолагу, беспутного Ваньку, и не раздавлю с ним пузырька, и даже письмо не знаю куда написать, за три года нашего отсутствия ни у кого из наших общих друзей он не появился (я бы знал), канул в неизвестность...» (повесть «По обе стороны стены»).

¹⁰⁰ Копелев Лев Зиновьевич (1912—1997) — критик, литературовед, правозащитник, политзаключенный, прототип Льва Рубина, одного из героев книги А. Солженицына «В круге первом».

¹⁰¹ См. Лев Копелев, «Первое знакомство» — в журнале «Время и мы», 1987 год, № 98, Нью-Йорк. (Выпуск целиком посвящен В. Некрасову.)

«Посидишь, потаскаешь камни...»

Осень Виктор Платонович встретил в Киеве уже беспартийным. Но несмотря на исключение из КПСС (что не предвещало покоя в дальнейшей жизни) делал вид, будто ничего не происходит. Он умел держать удар и продолжал заниматься правозащитной деятельностью, в основном проблемами отказников, желавших выехать в Израиль, но годами сидевших на чемоданах без работы и средств к существованию. Из донесений этого времени выделяются два специальных сообщения В. Федорчука В. Щербицкому:

«24 ноября 1973 года. Совершенно секретно. Серия "К". Комитетом госбезопасности при СМ УССР осуществлены оперативные мероприятия в отношении находившейся в сентябре-октябре с. г. в г. Киеве близкой связи академика Сахарова — Ходорович Т. С.¹⁰², которая проживала на квартире жены Плюща — Житниковой Т. И.¹⁰³ и неоднократно встречалась с объектами разработки Некрасовым В. П., Ювченко В. Е.¹⁰⁴, осужденным в ноябре с. г. Фельдманом А. Д.¹⁰⁵ и другими лицами.

По оперативным данным, 7 октября с. г. на квартире у Некрасова В. П. состоялось сборище, в котором, наряду с хозяином и его женой, приняли участие Ходорович, Житникова, Гольденфельд¹⁰⁶ (разрабатывается), некто Павлик, Нина, Саша (личности последних устанавливаются). <...>

Присутствующие с клеветнических и тенденциозных позиций обсуждали положение на Ближнем Востоке, одобряя агрессию Израиля против арабских стран».

«19 декабря 1973 года. Совершенно секретно. В конце ноября с. г. Ходорович вместе с объектом разработки УКГБ по Московской области Ландой М. Н.¹⁰⁷ вторично посетила г. Киев с целью сбора тенденциозной информации о положении еврейских экстремистов и так называемых демократов, выработки новых тактических приемов враждебной деятельности.

На организованных Ходорович и проведенных на квартире Житниковой 22—26 ноября сборищах с участием Ланды М. Н., Некрасова В. П., Гольденфельда И. В., Чернышевой Т. И.¹⁰⁸, Фельдмана Л. Д. (брат осужденного Фельдмана), Житниковой и др., обсуждая вопросы международного положения и политической обстановки в стране, указанные лица пришли к выводу, что возрастающая роль и влияние Советского Союза на мировой арене, ухудшение позиции Израиля в связи с ближневосточным кризисом, нанесенным органами госбезопасности удар по "демократическому движению" усложняют их "деятельность" и требуют постоянного изменения тактики "борьбы"».

Автор донесения отметил участие Виктора Некрасова в судебном процессе Александра Фельдмана. Среди рассекреченных материалов дела Некрасова оказалось описание документа, изъятого при обыске в его квартире 17—18 января 1974 года: «Два экземпляра машинописного документа, каждый из которых исполнен на двух листах белой бумаги, являются заявлениями Некрасова Виктора Платоновича и Гольденфельда Ильи Владимировича прокурору Дарницкого района г. Киева о якобы имевших место нарушениях законности работниками милиции при обыске на квартире Фельдмана А. Д. и при его задержании работниками милиции».

Дело было в майские дни накануне визита в СССР американского президента Никсона. Планировалось посещение Киева. Леонид Плющ вспоминал: «...увезли из дома Сашу Фельдмана, а брату сказали, что не знают, где он, и вообще отказались даже разговаривать с ним. Только через шесть суток Саша "нашелся" — его держали в КПЗ (где даже по закону не имеют права держать больше трех суток, не предъявив обвинения; а какой уж тут закон, ведь в эти дни в Киев должен был приехать Никсон)»¹⁰⁹.

Из «Записок зеваки» В. Некрасова: «Саша Фельдман тоже пусть посидит, нечего крутиться возле синагоги, смуту сеять и венки свои с непонятными там надписями на Бабий Яр волочить. Посидишь, потаскаешь камни, поймешь, наконец, как у нас хулиганить. Саша получил три года за то, что оскорбил (вырвал из рук торт) девушку и избил (!) двух здоровенных парней, которые, как потом оказалось, были просто-напросто двумя переодетыми милиционерами».

Виктор Некрасов знал, что живет в стране, только на сломах исповедующей интернационализм, и поступал так, как и торила ему собственная, а не заемная на партсобраниях совесть.

Вениамин Смехов вспоминал: «Виктор Некрасов, истинно русский интеллигент, не отрицал, когда его обвиняли в еврействе. "Зачем, Виктор Платонович, — спросил я еще в Киеве в 1971 году, — ведь это неправда?" (По известной традиции диаспоры, я втайне льстил себя надеждой прибавить к нашему полку еще одного великого человека.) "А при чем здесь, скажи мне, правда или неправда, если я еврей для них зa мою речь у Бабьего Яра? Если они евреем называют любого, кто против них? Любого, кто на них не похож?"»¹¹⁰.

Среди осенних встреч Некрасова КГБ отметил его общение с Иваном Дзюбой, только что помилованным и выпущенным на волю после его публичного покаяния и отречения от «прежних ошибочных взглядов».

Некрасов всегда хранил благодарную память о смелом выступлении Дзюбы в 25-ю годовщину фашистского шабаша в Бабьем Яру. Помнил и о том, что Иван Михайлович был единственным, кто открыто выступил в его поддержку на одном из первых судилищ под руководством Подгорного и Корнейчука.

Наверняка Некрасов знал об основной причине покаяния Дзюбы, страдавшего тяжелым заболеванием. В отличие от бывших единомышленников, отвернувшихся от предателя¹¹¹, Виктор Платонович, который, впрочем, не знал всех условий освобождения, выдвинутых КГБ, никогда не произнес в осуждение Дзюбы ни одного худого слова. Наверное, не сказал бы, даже зная. Он не был судьей тем, кого считал друзьями. Но, возможно, с тех пор в нем возник или укрепился страх попасть туда, откуда трудно выйти не то что живым, а, главное, не потеряв лица.

16 января 1974 года прокурор УССР государственный советник юстиции I класса Федор Глух санкционировал обыск в квартире Некрасова.

Это был второй обыск. Правда, первый, в 1972 году, Виктор Платонович считал не таким уж большим событием, чтобы подробно его описывать. В эссе «Взгляд и Нечто» он ограничился несколькими словами: «Было это в 1972 году, памятном для Украины году массовых арестов интеллигенции Дзюба, Светличный, Сверстюк, Черновил, Глузман, Плющ и еще достаточное количество. В январе этого же года у меня был не то что обыск, но пожаловали двое кагэбистов и предложили отдать им имеющуюся у меня неразрешенную литературу. Пришлось отдать Цветаеву, Надежду Мандельштам, "В круге первом". Тогда меня еще только прощупывали».

Не то в 1974-м — прощупали каждый сантиметр. Из постановления 9 апреля 1974 года за подписями старшего следователя следственного отдела КГБ при СМ УССР майора Я. А. Тимчука и начальника того же отдела В. Туркина:

«Секретно. Старший следователь следственного отдела КГБ при СМ УССР майор Тимчук, рассмотрев материалы уголовного дела № 62, установил:

В процессе предварительного расследования по делу получены данные, свидетельствующие о том, что у гражданина Некрасова В. П., проживающего в Киеве, может находиться антисоветская и клеветническая литература, в связи с чем 17—18 января 1974 г. в его квартире был произведен обыск, в ходе которого обнаружены и изъяты антисоветские документы...»

Некрасов вспоминал: «В протоколе обыска, длившегося сорок два часа, насчитывалось шестьдесят страниц со ста пунктами изъятых материалов, в том числе хирургический скальпель моей матери — врача — холодное оружие»¹¹².

Обыск похож на ограбление квартиры. Непрошеные гости так же выволакивают все из шкафов, ощупывают белье, суют нос в укромные уголки, отбирают ценности (в случае с обыском писателя самое ценное — его рукописи).

Через месяц с небольшим, когда воспоминание о днях обыска еще жгло сердце, в статье «Кому это нужно?» Некрасов написал: «Обыск — это высшая степень недоверия государства к своему гражданину... Без зуботычин и без матерных слов они обыскивали всех приходящих. А женщин вежливо приглашали в ванную, и специально вызванная сотрудница КГБ (какая деликатность, ведь могли бы и сами!) раздевала их донага и заставляла приседать, и заглядывала в уши, и ощупывала прически. И все это делалось обстоятельно и серьезно, кик будто это не квартира писателя, а шпионская явка».

Впрочем, унизительную процедуру квартирного обыска, досмотра и производивших ее кагэбистов уже через год, в миграции, Виктор Платонович описал с легким юмором:

«У меня их было семеро, не считая двух так называемых понятых. Вежливость и обходительность их просто поразительны. Чем-то они напоминают молодых людей из бюро добрых услуг. Так же возятся с картинами, статуэтками, смахивают пыль со шкафов. "Галина Викторовна, дайте тряпочку, я заодно уже вытру..." или "Я иду в гастроном, может, вам яичек или колбасы?" Но трогательнее всего было с Булгаковым. Я вспомнил, что именно в этот день, в четверг, мне назначено было зайти в "Лавку писателей" за однотомником Булгакова. Я попросил у старшего разрешения позвонить по телефону (подходить к телефону не разрешалось, и сами они на звонки тоже не подходили). "Что вы, Виктор Платонович, — удивился даже старший, — мы это мигом! Витя, одна нога здесь, другая там. Дайте ему записку, он сейчас принесет". Через десять минут однотомник был в моих руках»¹¹³.

По своему обыкновению возвращать кагебистов в человеческое измерение, Некрасов предложил им выпить. Они отказались: при исполнении — ни-ни. Зато вывели во двор собачку Некрасова Джульку (ни ему, ни жене выходить из квартиры не разрешалось).

Все мало-мальски подозрительное было собрано в мешки. Их оказалось семь. Прибыв на Короленко, 33 оперативники разделили мешки на части, каждой занималась отдельная группа сотрудников.

Вот небольшой альбом с фотографиями. Записали: «порнографический». Увидишь эту запись и ужаснешься: Некрасов — и вдруг порнография! Оказалось, это альбом помпейских фресок. А «порнографию» наверняка записали на всякий случай: удобно для шантажа.

Вот какая-то потрепанная, в выцветшем синем бумажном переплете брошюрка, уцелели всего 33 страницы. Но обложка сохранилась, следователи прочитали: «"Преподобный Серафим Саровский", Париж, издательство журнала "Вечное"». У Некрасова есть уточнение: «1878 года издания»"^¹¹⁴.

Книжечку пролистали, в протокол занесли: «Брошюра представляет из себя произведение религиозного содержания, описывающее беседу Серафима Саровского с симбирским помещиком Мотовиловым». Политической оценки не удостоили и, похоже, вообще не заинтересовались. Может, не додумались, что Зинаида Николаевна, мама Некрасова, — она-то урожденная Мотовилова. Позже в повести «Саперлипопет» Некрасов напишет о поездке с мамой в ее «родной Симбирск». Возможно, упомянутый Мотовилов был в родстве с другой ветвью этой фамилии, породнившейся с отцом Виктора Некрасова¹¹⁵.

Неплохой добычей оказалось письмо без конверта, начинающееся словами «Дорогой Виктор Платонович!». В верхнем правом углу дата — 2.2.63. Подпись — Солженицын.

«В этом письме, — говорится в протоколе, — автор указывает, что первые отдельные издания "Денисовича" вышли не на русском языке, а "сперва на английском, а теперь — на итальянском", "экземплярчик" которого высылает Виктору Платоновичу. Далее автор, положительно характеризуя "Путевые заметки" Виктора Платоновича, пишет: "Я не был удивлен, что именно эти-то Ваши заметки и были обруганы. Надеюсь, Вы не горюете?"».

Не меньший интерес для следствия представляло письмо Петра Григоренко от 27 ноября 1968 года: «В письме Григоренко пишет Виктору Платоновичу о своем несогласии с докладом тов. Гречко¹¹⁶ (название доклада не указывается) о начальном периоде Великой Отечественной войны и о том, что он вступает в "борьбу" за правдивое освещение упомянутых вопросов и просит у получателя моральной поддержки и как у "прогрессивного" писателя».

Вот две книги Владимира Войновича, подаренные им Некрасову в один день. На одной, «Степень доверия», автор надписал: «Дорогому Вике — еще одну книжку не для чтения, а просто так. Володя. 17/XI-72 г.», на второй, «Повести»: «Дорогому Вике, вступившему в наши ряды беспартийных, с неизменной любовью, завистью и преданностью. Володя. 17/XI—72 г.».

Послушали кассету Александра Галича. Может быть, не без удовольствия, но в протоколе указали: «Имеются записи песен вульгарного и идейно-вредного содержания».

О кассете Юлия Кима: «Имеются записи песен идейно-вредного и клеветнического характера. Так, в песнях "Разговор циников и скептиков", "Песня учителя обществоведения" и "Пионерлагерь" охаивается учение марксизма-ленинизма, ставится под сомнение построение в нашей стране коммунизма, искажается советская действительность».

Суровый приговор вынесли конфискованным произведениям Марины Цветаевой («идейно-вредного характера»¹¹⁷), Осипа Мандельштама («пессимистического, упаднического характера и в целом идейно невыдержанные»), Галины Селегень («Автор с позиций реакционной буржуазной философии Шопенгауэра, Ницше и др. пишет о значении символизма и мистицизма в русской литературе. В целом произведение идейно-вредного содержания»), Бориса Зайцева («Автор клевещет на советскую действительность и органы правосудия»¹¹⁸).

Позже, на допросе 19 января, Некрасову придется объяснить свой интерес к запрещенным стихам Марины Ивановны: «Поскольку Цветаева, по моему мнению, является крупным поэтом, ее творчество меня глубоко интересовало и интересует». На допросе 25 января — откуда у него книги белоэмигрантов: «Книги, авторами которых являются Борис Зайцев, Галина Селегень и Иван Шмелев, мне привез внук писателя Зайцева, который в 197O году приезжал в качестве туриста из Франции Находясь в Киеве, он связался со мной по телефону, посетил мою квартиру и вручил эти книги — подарок от своего деда. Что касается самого Бориса Зайцева, то лично я его не знал, но получал от него письма — отзывы о моей книге "В окопах Сталинграда". На этой почве между нами некоторое время велась переписка. Эти книги хранились в моей библиотеке».

Следователи изучили десятки частных писем на имя Некрасова, многие с поддержкой ему после начавшихся партийных преследований. Почти обо всех таких письмах следователи выносили однотипный приговор: «Автор клевещет на советскую действительность», один — «заявляя, что снова опускается железный занавес», другой — что «статья "Турист с тросточкой" — натуральная отрыжка культа личности», третий — потому, что «называет Некрасова В. П. "патриотом", который объективно в своих произведениях показывает наши ненормальности».

Под конец, перелистывая страницы изъятых зарубежных журналов, «напичканных злобной клеветой на советский строй», эрудиты в погонах утомились и перестали рецензировать каждую статью, хотя с десяток их поставили Некрасову «в счет».

Виктору Платоновичу вернули:

— брошюру о Серафиме Саровском;

— ножи (на допросе 26 января Некрасов пояснил: «Один из них, наподобие финского ножа, подарен мне в 1964 году на Камчатке¹¹⁹, в период моего пребывания там, одним охотником, фамилии которого не помню. Что касается второго ножа, то он является остатком от хирургического набора моей матери, которая была врачом-хирургом»);

— магнитофон марки Sony (не тот ли, на котором он «намеревался делать тайную запись в горкоме партии»?);

— фотоаппарат «Зенит 3М» и фотоаппарат Exarta (не те ли, которыми сделал десятки снимков Бабьего Яра и разрушенного еврейского кладбища? 26 января Некрасов на допросе сказал: «Фотографии, свидетельствующие о состоянии еврейского кладбища, вместе с моим сопроводительным письмом были в том же году направлены в ЦК КПСС с просьбой ознакомиться и принять необходимые меры для наведения порядка»).

Вернули также пишущую машинку системы «Эрика» (предварительно сняв с нее оттиски шрифта), книги Войновича, блокнот, три записные книжки, томик Пушкина на иврите, несколько иностранных журналов и 66 писем.

Из невозвращенного можно было извлечь компромата более чем достаточно. Сам Некрасов сожалел о том, что не вернули отпечатанный на папиросной бумаге и переплетенный в коленкор «Скотный двор» Оруэлла. Умыкнули, не оставив следов.

_______________________________

¹⁰² Ходорович Татьяна Сергеевна (род. 1921) — филолог, член Инициативной группы по защите прав человека в СССР, эмигрировала во Францию. В эссе «Взгляд и Нечто» Некрасов написал: «Один Сахаров из моих знакомых да Татьяна Ходорович ничего не боятся».

¹⁰³ Житникова Татьяна Ильинична (род. 1937) — преподаватель, жена Леонида Плюща, активно боролась за освобождение мужа из заключения и психиатрической больницы, эмигрировала вместе с ним во Францию. Присутствовала при обыске квартиры В. Некрасова в январе 1974 года.

¹⁰⁴ Ювченко Владимир Евгеньевич — учитель истории, диссидент, был отстранен от работы в школе за «толстовство» и «пропаганду пацифизма», лишен права на профессию. Ссылка на него встречается в протоколе допроса Надежды Т. от 3 августа 1972 года, подшитого к делу В. Некрасова, где говорится, что на вечеринке 13 января 1972 года «Ювченко читал собравшимся свой конспект, в котором были записи о "Христианской этике" Булгакова».

¹⁰⁵ Фельдман Александр — переводчик, диссидент, политзаключенный, в 1973 году был арестован по ложному обвинению в хулиганстве.

¹⁰⁶ Гольденфельд Илья Владимирович (1910—1989) — доктор физико-математических наук, близкий друг В. Некрасова, эмигрировал в Израиль в 1974 году.

¹⁰⁷ Ланда Мальва Ноевна (род. 1918) — геолог, политзаключенная, ветеран правозащитного движения в СССР, член Московской Хельсинкской группы.

¹⁰⁸ Чернышева Татьяна Ивановна — школьная учительница, невеста осужденного диссидента Александра Фельдмана, подруга Л. Плюща и Т. Житниковой.

¹⁰⁹ См. книгу Леонида Плюща «На карнавале истории».

¹¹⁰ См. статью Вениамина Смехова «Комплексы мои дорогие» («Независимая газета», 18 декабря 1991 г., № 163).

¹¹¹ Из «Справки», составленной в украинском КГБ 19 февраля 1973 года: «Серия "К". Совершенно секретно... Коцюбинская (Михайлина Фоминична, филолог и литературовед, племянница классика украинской литературы Михаила Коцюбинского. — Л. X.), в частности, в кругу друзей заявила следующее:

"...Недавно я видела Ивана Драча. Он из надежных источников узнал, что Иван Дзюба, находясь в заключении, что-то написал, и это удовлетворило КГБ... Что он там написал? Если что-нибудь «ганебне», то как тогда жить? Я помню тот подъем, который имел место в б0-х годах, это было, как праздник. Я счастлива, что принимала в нем участие, и не подала бы руки ни Дзюбе, ни Светличному, если бы их выпустили..."» (КГБ не удалось уломать его, и он, несмотря на инвалидность, почти полностью отбыл определенные ему судом 7 лет в лагерях и 5 лет в ссылке. — Л. X.).

¹¹² См. книгу Виктора Некрасова «Записки зеваки».

¹¹³ См. там же.

¹¹⁴ См. там же.

¹¹⁵ В церковной литературе Николай Александрович Мотовилов, симбирский помещик, исцеленный от неизлечимой болезни по молитве Серафима Саровского, называется «Серафимовым служкой», «собеседником и сотаинником преподобного Серафима Саровского». Их беседа состоялась в 1831 году.

¹¹⁶ Гречко Андрей Антонович — в 1967—1976 годах министр обороны СССР.

¹¹⁷ Из протокола осмотра изъятых во время обыска документов: «Вся подборка включает в себя 13 стихотворений Марины Цветаевой, из них: стихотворение "Евреи" (лист 11) представляет из себя произведение произраильского характера — "Израиль! Приближается второе владычество твое...".

В стихотворении, посвященном Ахматовой, автор говорит, что все ее сподвижники якобы необоснованно репрессированы и что ее тоже подвергнут репрессиям».

¹¹⁸ Там же.

¹¹⁹ На Камчатке В. Некрасов гостил у своего друга — поэта, судового врача, инструктора по альпинизму Яна Карловича Вассермана (1932—1991), которому посвятил очерк «Баллада о сапогах».

Дефективные переростки

17 января, в первый день обыска, не дозвонившись к Некрасову и ничего не зная о том, что происходит, некоторые из друзей пошли на Крещатик, 15, разузнать, в чем дело, не случилось ли чего. И попали в засаду.

Из протокола допроса свидетеля Ильи Гольденфельда

18 января 1974 года:

«Некрасова Виктора Платоновича я знаю примерно лет 20-25. Моя мать и мать Некрасова долгое время работали вместе в железнодорожной поликлинике г. Киева. <...>

Мне и Виктору Некрасову было известно, что 17 января 1974 года в 19 часов наш общий товарищ писатель Снегирев Гелий Иванович¹²⁰ будет вести телевизионную кинопрограмму, и мы собрались в этот вечер встретиться. <...>

Телефон Некрасова не отвечал, и я позвонил Снегиреву, который сообщил мне, что тоже не может к нему дозвонится. Вечером я зашел к Снегиреву, у которого бываю так же часто, как и у Некрасова. Снегирев был не совсем здоров, и, посидев у него, я вернулся домой, решив утром зайти к Некрасову, поскольку имел нерабочий день.

Сегодня утром я несколько раз пытался дозвониться к Некрасовым, но никто не брал трубку. Тогда я пошел к ним и, войдя, обнаружил происходящий у него обыск».

Обыскали квартиры Александра Парниса, числившегося личным секретарем Некрасова, и Александра Ткаченко, тогда уже устроенного Некрасовым на студию кинохроники. Саша Ткаченко рассказал:

«Из Москвы к Некрасову приезжали Хуциев Марлен (отчество не знаю), Лунгин Сима или Симон. <...>

Некрасов работал в своей комнате один. Он закрывался там, и если кто к нему приходил, то я чаще отвечал, что его нет дома. Писал он различные рассказы и сценарии. Свои рассказы он передавал в журнал "Новый мир". Причем писал он сразу на чистовик, а черновиков у него не было. Почерк у него был плохой, и я его почти не мог читать <...>

Чтобы Некрасов когда-либо писал произведения идейно-вредного антисоветского содержания, я не знаю. <...>

В 1971 или 1972 году <...> в квартире Некрасова я прочитал книгу Солженицына "В круге первом". Она тогда лежала у него на столе, и когда я ее читал, то Некрасов мне не воспрепятствовал. <...> В начале 1972 года, зимой, помню, я пришел к Некрасову, и то ли он, то ли его жена сообщили мне, что книгу "В круге первом" изъяли во время обыска».

Сразу после обыска у Некрасова В. Федорчук направил В. Щербицкому докладную записку:

«Совершенно секретно. Квартиру Некрасова в ходе обыска посетили разрабатываемый КГБ при СМ УССР сионист, старший научный сотрудник Института физической химии АН УССР Гольденфельд И. В., кинорежиссер Украинской студии хроникально-документальных фильмов Снегирев—Г. И., преподаватель русского языка и литературы 171-й средней школы г. Киева Райгородецкий М. И. У последнего при личном обыске изъята изданная в 1962 г. в Нью-Йорке книга Е. Замятина "Мы" с предисловием клеветнического характера.

С учетом изложенного на квартирах Райгородецкого и Снегирева проведены обыски».

О том, что вся вина Марка Райгородецкого (его называли школьным учителем от бога, воспитавшим не одного медалиста и победителя олимпиад) состоит в том, что читал «Мы», знал и Виктор Некрасов. В «Записках зеваки» он сокрушался: «А Марику Райгородецкому два года за то, что Замятина в портфеле носил, значит, читал и распространял».

Из информационного сообщения В. Федорчука В. Щербицкому 14 июля 1974 года:

«21 июня с. г. Некрасов по вызову из Нью-Йорка имел разговор с бывшим жителем г Киева, эмигрировавшим в 1973 году в США, Дулерайном Ю. Б.¹²¹, которому сообщил о результатах судебного разбирательства по уголовному делу на Райгородецкого М. И., осужденного якобы по политическим мотивам. В действительности же Райгородецкий Марк Исаакович, 1940 г. р., еврей, бывший преподаватель школы № 171 г. Киева, единомышленник Некрасова, был арестован органами прокуратуры и 12 июля осужден к 2 годам лишения свободы за хранение и распространение порнографических предметов».

Будь на то отмашка, и альбомчик с помпейскими фресками, записанный как «порнографический» в протоколе об изъятии при обыске квартиры Некрасова, был бы вменен ему в вину.

Гелий Снегирев пришел к Виктору Некрасову еще утром:
« — Вика, а что это такое происходит?
То ли радуясь, то ли только веселясь, он [Некрасов] развел руки, глубоко кивнул — вот так, мол: мы прикидывали, сомневались, строили догадки, а оно вот как происходит! — и произнес:
— Да! Да, Гаврила мой дорогой, да!
Илья говорит, что был еще один момент. Я [Снегирев], утверждает он, спросил:
— А это что за люди? На что Вика ответил:
— Дефективные переростки. Так громко, для всех, и ответил:
— Дефективные переростки»¹²².

О том, что нашли у Гелия Снегирева, В. Федорчук поведал В. Щербицкому в том же информационном сообщении:

«Совершенно секретно. 18 января 1974 года Снегирев (Гелий Иванович, 1927 г. р., уроженец Харькова, член СПУ, беспартийный) явился на квартиру Некрасова во время проведения обыска. Учитывая это обстоятельство, а также то, что Снегирев мог хранить у себя на квартире клеветнические документы, полученные от Некрасова, в тот же день с санкции прокурора УССР по месту его жительства был произведен обыск, в процессе которого были изъяты текст "Письма А. Солженицына IV съезду писателей СССР" идейно-вредного содержания и текст "Открытого письма Сталину" Ф. Раскольникова¹²³ тенденциозного содержания. При этом также были изъяты рукописи Снегирева "Секретарь обкома" и "Автопортрет-66" <...>

Снегирев намеревался изготовить "письмо-протест" по поводу проведенного у Некрасова обыска и осуществить под ним сбор подписей представителей творческой интеллигенции г. Киева, однако в результате принятых нами мер он от этого намерения отказался.

В мае 1974 г. Снегирев за действия, не совместимые с высоким званием коммуниста, исключен из членов КПСС».

Днем, в половине пятого, в квартиру Виктора Некрасова пришла Татьяна Житникова.

«Слежку за собой обнаружила сразу: значит, что-то серьезное. Подошла к дому Некрасова, заглянула в замочную скважину: странно, коридор завален кипами газет, горит свет.

— А, Татьяна Ильична! У вас уже что, закончили? На пороге незнакомый в штатском.

— А вам зачем сюда, разве мало своего обыска?¹²⁴. Оказалось, что к Некрасову пришли тоже в 8 утра и тоже по неведомому никому делу № 62¹²⁵.

В квартире все вверх дном, вся комната завалена книгами, бумагами. Кагэбистов в комнатах много, с трудом увидела хозяев. Меня завели на кухню, посадили рядом понятую. Молодая девушка, откуда-то из домоуправления, ей стыдно, неловко. Хозяева так мало похожи на уголовных преступников, и так много книг.

А кагэбисты обосновались, как видно, надолго: принесли термосы, пьют из них чай.

Через некоторое время разрешили войти на кухню хозяевам, мы сели обедать.

Разговариваем.

— Виктор Платонович, не надо об этом. (А мы — о Дзюбе, об арестах.)

Прошел час. Кагэбисты приходили и уходили, появлялось какое-то начальство, заглядывало на кухню:

— А вы, Житникова, что здесь делаете?

Пришла молоденькая девушка в форме прапорщика КГБ. Галина Викторовна, жена Некрасова:

— И вы в КГБ служите? Такая красивая, молодая... И вам не стыдно?»¹²⁶.

_______________________________

¹²⁰ Снегирев Гелий Иванович (1927—1978) — кинорежиссер, сценарист, писатель, главный редактор Украинской студии хроникально-документальных фильмов, диссидент, друг В. Некрасова; за участие в несанкционированных съемках митинга в Бабьем Яру 29 сентября 1966 года переведен в рядовые режиссеры, арестован в 1977 году; вследствие насильственного кормления из-за объявленной голодовки Снегирева разбил паралич, в 1978 году скончался.

¹²¹ Дулерайн Юрий (род. 1939) — журналист; будучи студентом, написал работу о творчестве В. Некрасова; эмигрировал в США, возглавлял Украинскую службу радио «Свобода».

¹²² См. Гелий Снегирев, «Роман-донос».

¹²³ Раскольников Федор Федорович (1892—1939) — участник Гражданской войны, заместитель наркома Троцкого по военным делам, советский дипломат. В 1938 году, узнав из газет о своем смещении с поста полпреда СССР в Болгарии, отказался возвращаться на родину, опубликовал в парижской эмигрантской газете письмо «Как меня сделали "врагом народа"», в августе 1939 года завершил «Открытое письмо Сталину», в котором обличал репрессивную сталинскую систему. Скончался в Ницце 1 октября 1939 года, по официальной версии — от пневмонии, по мнению историка Роя Медведева, был убит агентами НКВД.

¹²⁴ 17 января 1974 года в квартире у Т. Житниковой был произведен обыск. Изъята, в частности, книга В. Некрасова «В жизни и в письмах» (изд. «Советский списатель», Москва, 1971 г.) с дарственной надписью: «Лене Плющу — с любовью и уважением. В. Некрасов. 17.IX.71 г.» (из книги Л. Плюща «На карнавале истории»).

¹²⁵ № 62 присвоили в КГБ делу В. Некрасова.

¹²⁶ См. книгу Леонида Плюща «На карнавале истории».

Камень и памятник

Известие о том, что у Некрасова идет обыск, быстро долетело до Москвы. Татьяна Житникова позвонила своим знакомым, а те — Сахарову. Наверняка Андрей Дмитриевич понимал, что телефон Некрасова прослушивается, но для него было жизненно важной необходимостью оказать моральную поддержку человеку, попавшему в кагэбистский переплет. Он был первым, чей телефонный звонок раздался в квартире Некрасова после обыска.

Из докладной записки Виталия Федорчука Владимиру Щербицкому 22 января 1974 года:

«Совершенно секретно... Утром 19 января, после окончания обыска, Некрасову позвонил Сахаров, которому он рассказал, что у него изъято большое количество рукописей, приизведения Солженицына, зарубежные журналы, и сообщил, что сотрудники органов КГБ проводили обыск "на высоком уровне и в корректной форме".

После допроса 19 января Некрасов в устной форме был предупрежден о нежелательности распространения данных о произведенном у него обыске. Он обещал, что примет все необходимые меры к тому, чтобы по поводу действий органов госбезопасности никаких нежелательных проявлений со стороны близких ему людей не было.

Несмотря на это, в ходе телефонного разговора по заказу из Лондона, состоявшегося вечером 19 января, Некрасов сообщил об обыске и изъятии у него "в основном литературы, изданной за границей"».

В тот же вечер радиостанция «Голос Америки» передала: «Советские органы госбезопасности произвели обыск в квартире советского писателя Виктора Некрасова и конфисковали все материалы, имеющие отношение к Александру Солженицыну. По сообщению из московских источников, органы госбезопасности изъяли много личных бумаг Некрасова, а также много его рукописей и книг.

Писатель Некрасов был исключен в прошлом году из партии и подвергнут резкой критике за свои произведения, описывающие его путешествия по западным странам».

Во второй день обыска кагэбисты заинтересовались хозяйкой дома Галиной Викторовной Базий.

Пока была жива мама Виктора Платоновича, Зинаида Николаевна, он не хотел связывать себя брачными узами, отшучивался: мама не понимает, как он о ней заботится, не приводя в дом невестку.

56-летняя Галина Викторовна переступила порог дома 59-летнего Виктора Платоновича, когда его мама упокоилась на Байковом кладбище. Некрасов обожал сына Галины Викторовны, Виктора Кондырева, и ее внука Вадика. Считал родными. Однако от рассказов о жене воздерживался. И многие, кто привык видеть Виктора Платоновича, вечно прогуливающегося с мамой под ручку, не могли даже представить себе, что он вдруг да женится.

Галина Викторовна удовлетворила любопытство следователей. Сначала на допросе 18 мая 1972 года:

«В дом Некрасова я перешла жить 8 июня 1970 года. Жила до этого в городе Кривом Роге. Часто приезжала в Киев к Некрасову».

Затем 19 января 1974 года:

«С моим мужем Некрасовым Виктором Платоновичем я знакома примерно с 1939—194О годов¹²⁷. Однако в силу различных жизненных обстоятельств свой брак с ним мы зарегистрировали в январе 1972 года».

Как всегда, следователей интересовал круг знакомых Некрасова. Она ответила:

«Со слов моего мужа мне известно, что он лично знаком с писателем Солженицыным. Однако, по его словам, виделись они примерно лет 10 тому назад, когда Солженицын приезжал в Киев на своей машине и заходил к моему мужу в гости»¹²⁸.

Галина Викторовна держалась с большим достоинством. Твердила одно: из-за плохого зрения ничего не видела, а заодно не слышала, и наотрез отказалась признать, что когда-либо читала крамольные произведения, приписываемые мужу.

Но не только рассказы, изъятые при обыске у машинистки, представлялись КГБ особо опасными. Не меньше их заботил «арестованный» во время обыска у Некрасова очерк «Камень в Бабьем Яру»¹²⁹.

Из информационного сообщения В. Федорчука В. Щербицкому 15 марта 1974 года:

«В передаче радиостанции "Свобода" сообщается, в частности, что Некрасов, рассказывая о проведенном на его квартире обыске, указывает, что причиной этого явились его выступления "в защиту еврейских и украинских инакомыслящих". Далее он сообщает, что во время обыска у него были конфискована рукопись книги о массовом истреблении нацистами десятков тысяч евреев в Бабьем Яру, о том, что на этом месте до сих пор нет памятника и что милиция ежегодно рассеивает евреев, которые 29 сентября¹³⁰ пытаются возложить венки на место истребления своих родственников и друзей.

18 января с. г. во время обыска на квартире Некрасова была изъята рукопись статьи клеветнического характера под названием "Камень в Бабьем Яру"».

К информационному сообщению В. Федорчук приложил отпечатанный на машинке и скопированный с рукописного текста очерк «Камень в Бабьем Яру».

И вдруг сразу, не отпираясь, Некрасов признал свое авторство. Здесь, по рвам Бабьего Яра, проходила теперь для него линия фронта. 29 сентября он почитал так же, как 2 февраля — день разгрома фашистов под Сталинградом.

Из стенограммы допроса В. Некрасова 24 января 1974 года: «Мне предъявлена рукопись под названием "Камень в Бабьем Яру", исполненная на 22 страницах белой нелинованной бумаги, рукописным текстом, написанная черным карандашом. На ряде страниц рукописи имеются поправки. Автором этого текста являюсь я, и поправки внесены моей рукой. Написал эту рукопись осенью прошлого, 1973 года. Она является моими литературными набросками. Тема — история Бабьего Яра, очень меня волнует, по поводу которой я еще выступал в "Литературной газете" в 60-х годах¹³¹.

Бабий Яр — это самая большая трагедия в истории Отечественной войны, когда в сентябре 1941 года фашистами было расстреляно около 100 тысяч киевлян, преимущественно евреев. После Отечественной войны на еврейском кладбище было разрушено множество памятников хулиганскими антисемитскими элементами, что вызвало у меня возмущение.

Эта рукопись, как я уже отметил, является литературными набросками, и я никому ее не показывал и тем более не передавал для ознакомления».

Еще одна крамола, на которой сделан акцент в протоколе об изъятии: «Автор пишет, что по вине "людей, в основном наделенных властью", до сих пор не поставлен памятник жертвам войны в Бабьем Яру». У людей, наделеннных властью, было пожизненное алиби.

Очевидно, очерк «Камень в Бабьем Яру» представлялся КГБ одной из самых значительных рукописей, изъятых у Некрасова. Неслучайно ее подкололи к секретному донесению, адресованному лично Владимиру Щербицкому.

На допросе 26 января следователь Старостин снова заговорил о Бабьем Яре. Его заинтересовал фотоальбом, изъятый при обыске. Некрасов объяснил:

«Мне предъявлен альбом с фотоснимками места массового расстрела фашистами советских граждан в Бабьем Яру в сентябре 1941 года. На этих снимках заснят Бабий Яр 59-60-х годов и памятник, поставленный в 1966 году (вероятно, имеется в виду первоначальный камень-обелиск. — Л. X.). В этом же альбоме помещены фотографии разрушения еврейского кладбища, которые относятся к 1961 году.

Фотографии, свидетельствующие о состоянии еврейского кладбища (непосредственно примыкавшее к Бабьему Яру, оно неоднократно подвергалось варварскому разрушению. — Л. X.), вместе с моим сопроводительным письмом были в том же году направлены в ЦК КПСС с просьбой ознакомиться и принять необходимые меры для наведения порядка. <...>

Вопрос Бабьего Яра и состояния еврейского кладбищ» меня волновал как писателя и как гражданина. Об этом я писал ряд статей, одна из которых была помещена в "Литературной газете" 10 октября 1959 года под названием "Почему это не сделано"».

Спустя два года после того, как Щербицкий прочитал посланный ему из КГБ очерк Некрасова, в Бабьем Яру появился п» мятник. И пусть он далеко не адекватен той трагедии, память о которой призван увековечить, но все-таки он есть — после трех десятков лет полного замалчивания трагедии, попыток завалить место массовых расстрелов самосвалами мусора, залить пульпой с кирпичного завода, пересажать всех, кто отмечал скорбную дату 29 сентября, переименовать это место, стереть с лица земли и в полном благополучии забыть.

_______________________________

¹²⁷ Галина Базий и Виктор Некрасов до войны вместе работали в Театре Красной Армии в Ростове-на-Дону.

¹²⁸ В повести «Бодался теленок с дубом» А. Солженицын вспоминал о том, как во время встречи с В. Некрасовым в июле 1962 года обсуждал с ним задержку публикации «Одного дня Ивана Денисовича» в «Новом мире».

¹²⁹ Из протокола осмотра изъятых у В. Некрасова документов: «В очерке "Камень в Бабьем Яру" автор допускает клеветнические измышления на национальную политику КПСС и Советского правительства».

¹³⁰ 29 сентября 1941 года — первый день массового расстрела еврейского населения Киева в Бабьем Яру.

¹³¹ Первая из статей В. Некрасова о Бабьем Яре — «Почему это не сделано» — опубликована в «Литературной газете» ю октября 1959 года. Некрасов писал: «Когда человек умирает, его хоронят, а на могиле его ставят памятник. Неужели же этой дани не заслужили 195 тысяч человек, зверски расстрелянных в Бабьем Яру, на Сырце, в Дарнице, в Кирилловской больнице, в Лавре, на Лукьяновском кладбище?»

«Кто мог заходить в мою квартиру,
я не представляю»

В январе 1974 года Некрасова допрашивали шесть дней подряд. Подполковника Старостина интересовали не только изъятые материалы, но и, как говорят чекисты, его «связи» — круг общения.

Некрасов был осторожен. Зачастую на ходу сочинял истории о том, как («кто-то вбросил в почтовый ящик») и через кого (эмигрантов или уже умерших) попали к нему антисоветские материалы. Некрасов называл имена в крайнем случае, когда оспорить очевидное было невозможно или когда это не влекло за собой катастрофических последствий.

Из протокола допроса Виктора Некрасова 23 января 1974 года:

«Документ исполнен машинописью, на русском языке, на одном листе папиросной бумаги и адресованный депутатам Верховного Совета СССР, заканчивающийся словами: "г. Москва Г-21, Комсомольский проспект, 14/1, кв. 96, Григор."¹³², попал ко мне примерно в конце ноября — начале декабря 1968 года по следующим обстоятельствам.

В 1968 году я некоторое время проживал временно в городе Москве и работал над своей рукописью в редакции журнала "Новый мир". В один из дней ноября-декабря 1968 года ко мне на квартиру пришел Габай (имя, отчество не помню), который представился мне как педагог одного из учебных заведений города Москвы и ознакомил меня с указанным документом.

Документ был исполнен машинописью, через 2 интервала и подписан уже рядом лиц, среди которых я помню подпись Григоренко, Якира и др., фамилии которых не помню».

Некрасов не сообщил следствию ничего нового и никого не выдал. За три месяца до этого допроса поэт Илья Габай покончил жизнь самоубийством, выбросившись с балкона высокоэтажного дома. Петр Григоренко был заточен в психлечебницу. Петр Якир отбывал ссылку. Адресованные в официальные организации документы и фамилии их подписантов не представляли секрета, в том числе для КГБ, поэтому скрывать что-либо не имело смысла:

«Ознакомившись с указанным документом и разделяя содержание его, я, по просьбе Габая, подписал этот документ. По моей просьбе Габай впоследствии снял копию с указанного документа и выслал мне его по почте в город Киев. <...> Проживая в городе Москва, я ни Григоренко, ни Красина, ни Габая до его прихода ко мне в номер гостиницы ранее и впоследствии не видал и каких-либо связей с ними не поддерживал. Что касается Якира, то с ним я познакомился приблизительно в 1964—1965 гг. в Крыму, и в последние годы я с ним изредка встречался как в Киеве, так и в Москве, но каких-либо связей между нами не было».

Из стенограммы допроса Виктора Некрасова 24 января 1974 года:

«Документ, так называемая "Защитительная речь Ларисы Богораз"¹³³ <...> я получил по почте где-то в конце 1968 года.

Кто именно направил мне этот документ, я сказать затрудняюсь, так как на конверте обратного адреса не было.

Ларису Богораз, от имени которой написана якобы ее защитительная речь по своему делу, я знаю. Познакомился я с ней где-то в 1966 году, причем случайно, в театре "Современник" в городе Москве. Хорошо помню, что меня ей представил кто-то из моих московских знакомых, но кто конкретно, я сейчас не помню. Во время знакомства между нами произошел разговор, касающийся спектакля, который мы просмотрели. До этого и впоследствии с Ларисой Бoropаз я не встречался. Вместе с тем мне известно, что Лариса Богораз являлась женой осужденного в 1966 году Юлия Даниэля, которого, кстати сказать, я не знал. Позже я слышал, от кого именно, конкретно не помню, что Лариса Богораз была из Москвы выслана. <...>

Документ, исполненный машинописью на 5 листах... <...> ...озаглавлен: "Ночь смерти Сталина", начинающийся словами: "Три недели назад..." и оканчивающийся: "...мы похоронили кота в эту ночь", я получил от своего товарища, члена Союза писателей Серпилина Леонида Семеновича¹³⁴. (Незадолго до этого допроса Л. Серпилин скончался. — Л. Х.) При каких обстоятельствах он передал мне этот документ и в присутствии кого, я не помню. <...>

В отношении Серпилина могу сказать, что до 1973 года, то есть до дня своей смерти, он являлся членом Союза писателей и был моим хорошим знакомым. Вместе с ним мы учились в строительном институте. Каких-либо других документов от Серпилина я не получал. <...>

Документ... на 8 листах, насколько я помню, является переводом поэмы американского поэта Аллена Гинзберга¹³⁵, был прислан мне иностранной комиссией Союза писателей СССР где-то в начале 60-х годов. Попросил его прислать мне свои стихи, что им и было сделано. Во время встреч обсуждали литературные и другие вопросы, не связанные с политикой.

После отъезда его в США я с ним не встречался и никакой переписки не поддерживал».

Особое внимание следователя привлек изъятый у Некрасова альманах «Мосты», издававшийся в ФРГ и США с 1958 по 1970 год. Первые десять номеров вышли под эгидой ЦОПЭ — Центрального объединения политических эмигрантов из СССР. Наличие «Мостов» в домашней библиотеке красноречиво (свидетельствовало о неблагонадежности Некрасова. Он отбивался как мог. Из протокола допроса Виктора Некрасова 24 января 1974 года:

«Вопрос: Вам предъявляются четыре тома альманаха "Мосты": № 5 за 1960 год, № 8 за 1961 год, № 9 за 1962 год, № 11 за 1965 год, изданные в Мюнхене, изъятые у вас при обыске. Когда и от кого вы их получили?

Ответ: В 1962 году по приглашению французского Союза писателей я выезжал в Париж вместе с Паустовским и Вознесенским с целью ознакомления с культурной жизнью Франции. Во время пребывания в Париже за гонорар, полученный за издания моих произведений во Франции, в магазине "Глоб" я приобрел 2 тома альманаха "Мосты": № 8 за 1961 год, № 9 за 1962 год. Эти два тома при пересечении государственной границы СССР я таможенным властям к досмотру не предъявлял. Провез их, поскольку я имел разрешение Союза писателей СССР на провоз литературы.

Два других экземпляра указанных альманахов, № 5 за i960 год и № 11 за 1965 год, которые тоже изданы в Мюнхене, я купил летом 1973 года в период моего нахождения в г. Москве. <...>

Содержание альманахов "Мосты" меня интересовало как писателя, поскольку там публиковались стихи Марины Цветаевой, Мандельштама, критические статьи, посвященные творчеству Пастернака, переписка Бердяева и др. Хранил я их в своей библиотеке.

Вопрос: Кому вы давали эти журналы?

Ответ: Зная о том, что в этих журналах имеется ряд статей антисоветского содержания, я их никогда и никому не давал.

Вопрос: Насколько правдивы ваши показания?

Ответ: Я заявляю совершенно правдиво, что моей личной библиотекой, кроме меня, никто не пользуется и не может пользоваться без моего ведома».

Следователь по особо важным делам Старостин был мастером по добыванию из рукава крапленой карты. Как бы невзначай он уточнил, кто сделал пометки на полях «Мостов», Некрасов признал свою руку. Старостин атаковал:

«Вопрос: Вам предъявляются фоторепродукции, снятые с текстов изъятых у вас альманахов "Мосты": том № 8, стр. 172—173, том № 9, стр. 306, 308, 309, 310, 311, том № 11, стр. 349. Дайте правдивые показания, кто и когда перефотографировал тексты с этих зарубежных изданий».

Перефотографировал — значит, намеревался распространять. Похоже, Некрасов растерялся.

«Ответ: Я ознакомился с предъявленными мне фоторепродукциями некоторых страниц, сделанных с принадлежащих мне альманахов "Мосты". На фоторепродукциях видны отчетливо те пометки, которые сделаны на оригинале на полях и подчеркнуты по тексту. Никакого сомнения у меня по этому вопросу не возникает, ибо репродукции действительно сделаны с этих экземпляров. Должен еще раз заявить, что лично я никогда репродукций с принадлежащих мне книг не делал, ибо не видел в этом никакой необходимости».

И тут Некрасову пришлось сказать о себе то, чего ни при каких других обстоятельствах говорить не стал бы, — о своей «винной» проблеме.

«Вместе с тем должен откровенно признать, что с начала 60-х годов и примерно до 1971 года я злоупотреблял алкоголем и, находясь в опьяненном состоянии, иногда не разбирался в людях, которые лично посещали меня. Среди посещавших были люди различных профессий: художники, поэты, писатели, порой которых я плохо знал. Помню, что вместе со мной спиртные напитки распивали: Вознесенский, Евтушенко, Серпилин, архитектор Григорян, художник Капица и другие».

Очевидно, допрашиваемый спохватился, что в таком контексте известные фамилии выглядят дико, и добавил:

«Были и другие, фамилии которых я не помню. И не исключена возможность, что именно в одно из таких посещений кем-то были сфотографированы предъявленные мне страницы из альманахов "Мосты". Назвать же конкретное лицо, которое могло это сделать, в настоящее время я не могу».

Наверное, придя домой, Виктор Платонович мучился вопросом, кто же и когда сделал эти злополучные фотокопии именно с пометками его рукой. И вспомнил случай, который ясно показал, что его дом отнюдь не его крепость. Из протокола допроса В. Некрасова 25 января 1974 года:

«Я не исключаю того, что в мою квартиру, особенно в мое и моей супруги отсутствие в городе Киеве в 1972 году, кто-то без моего ведома мог проникнуть и воспользоваться моими книгами. Хорошо помню, что в 1972 году после моего возвращения в гор. Киев мой сосед из квартиры № 9, фамилию его не помню, кажется, он работает инженером на каком-то предприятии гор. Киева, мне рассказал, что в мое отсутствие он лично видел открытую кем-то дверь в мою квартиру. Подозревая что-то недоброе, он вошел в квартиру и, никого не обнаружив, закрыл дверь и удалился, о чем посчитал своим долгом сообщить мне. О случившемся в органы милиции я не заявлял, так как каких-либо ценных вещей из квартиры похищено не было. Кто мог заходить в мою квартиру, я не представляю, ибо перед отъездом кому-либо из своих знакомых ключей я не оставлял».

Заявление Некрасова можно было легко проверить. Но никаких следов проверки в материалах дела не имеется. Одна сторона знала, другая догадывалась, кто таков таинственный посетитель, забывший закрыть дверь в чужую квартиру.

_______________________________

¹³² Из протокола осмотра изъятых у В. Некрасова документов: «Машинописный текст письма Григоренко под названием "Депутатам Верховного Совета Союза ССР. Депутатам Верховного Совета РСФСР". <...> Автор выступает в защиту осужденных Бабицкого, Л. Богораз, Делоне, Дремлюги, П. Литвинова, клевещет на советские органы правосудия».

¹³³ Богораз Лариса Иосифовна (1929—2004) — лингвист, одна из зачинателей правозащитного движения в СССР, политзаключенная, подняла кампанию в защиту осужденных в 1965 году Синявского и своего мужа Даниэля, участвовала в демонстрации протеста на Красной площади 25 августа 1968 года против ввода советских войск в Чехословакию.

¹³⁴ Серпилин Леонид Семенович (1912—1973) — один из немногих киевских писателей, кто прилагал небезопасные для него самого усилия по защите Виктора Некрасова. В значительной степени благодаря ему Некрасова не исключили из партии в 1968 году. Из стенограммы закрытого партийного собрания первичной парторганизации при журнале «Радуга» 16 сентября 1968 года: «Серпилин: Я помню, как оценивалась рукопись романа "В окопах Сталинграда": в Киеве ее игнорировали, а порой и обливали грязью. А когда в Москве нашелся умный человек — Всеволод Вишневский и напечатал этот роман в "Знамени", то и тогда в "Известиях" была напечатана по существу погромная статья. Когда же Виктору Некрасову за роман "В окопах Сталинграда" присудили Сталинскую премию, то критиканы несколько поутихли. Однако потом, улучив момент, снова обрушивали на Виктора Платоновича зло и желчь необоснованной критики».

¹³⁵ Аллен Гинзберг (1926—1997) — американский поэт, ключевой представитель бит-поколения, выступавшего, среди прочего, против войны во Вьетнаме. Гинзберг — один из авторов письма 35-ти литераторов против политических арестов в СССР, опубликованного в США в 1968 году. Из протокола осмотра изъятых у В. Некрасова документов: «В этом произведении автор в завуалированной форме возводит клевету на нашу действительность, стремится доказать, что у нас в стране "умных" людей якобы затравливают и незаконно помещают в психиатрические больницы, где они подвергаются всевозможным унижениям».

«От чувства стыда я не могу отделаться до сих пор»

Виктор Некрасов подробно описал своего следователя — человека с мягкими манерами и затаенно-опасными намерениями. Чем не Порфирий Петрович времен развитого социализма?

«Моего следователя, виноват, следователя по особо важным делам полковника Старостина больше всего интересовало, почему я читаю (храню!) антисоветские издания. Высокий, седой, приторно-вежливый, с псевдоинтеллигентной, улыбающейся (кроме тех случаев, когда он не улыбался, а не улыбался он в моменты, когда ему казалось, что он припер мени к стенке) физиономией, весь в планках и юбилейных значках, встречал меня всегда подчеркнуто любезно, прикладывая руку к сердцу: "Как здоровье уважаемой Галины Викторовны и неведомой мне, но, говорят, прелестной Джульки?" Потом делал гостеприимное движение в сторону моего стула: "Что ж? Продолжим нашу работу?" И мы продолжали нашу работу, длившуюся шесть дней, с утра до позднего вечера, с перерывом на обед. Все это происходило в его кабинете Комитета госбезопасности на знаменитой Короленко, 33.

Мне казалось тогда, что я отвечаю умно, правильно, не вызывая сомнения в правоте моих ответов, тем не менее основное чувство, которое я тогда испытывал, — это был стыд. Стыдно, что вдаешься в подробности, в чем-то оправдываешься, что вообще отвечаешь, а главное, пытаешься показать, что все это тебе нипочем. В перерывах, во время перекуров, мы говорили о посторонних вещах, например о том, что он отдыхал когда-то с Твардовским и играл с ним в шахматы, и я тоже что-то говорил о Твардовском, и вообще можно было подумать, что мы с моим полковником тоже paзыграем сейчас партию-другую. От чувства стыда я не могу отделаться до сих пор»"¹³⁶.

В чем ошибся Виктор Платонович, так это в том, что следователь Старостин был полковником, — он был подполковником. Хотя, возможно, впоследствии его рвение вознаградили служебным повышением.

Старостин точно знал, какие из книг и материалов, изъятых у Некрасова, представляют угрозу советскому строю. И Некрасов знал. И не раз на допросах охотно подтверждал: да, это антисоветская литература, но приобретал и хранил ее из писательского интереса, посторонним не показывал и вообще приготовил к уничтожению, а тут обыск, не успел.

Из протокола допроса Виктора Некрасова 25 января 1974 года (очевидно, ответ на вопрос, понимает ли подследственный вредоносность изъятых у него при обыске книг): «На допросе сегодня, то есть 25 января, мне предъявлен ряд так называемых "самиздатовских" машинописных и рукописных документов. Как на первых допросах, так и сегодня я заявляю, что в основном эти документы клеветнического и антисоветского характера. Хранились они у меня без какой-либо определенной цели и в большинстве своем были приготовлены для уничтожения».

В КГБ умели добиваться самоизобличений. Чтобы склонить к ним такого незашоренного пропагандой человека, как Некрасов, нужно было влезть ему в душу, вывернуть ее наизнанку. Многое из адской работы следователя осталось за кадром. В протоколах зачастую отсутствуют его вопросы. А показания подследственного, занимающие несколько страниц скупого текста, вряд ли в полной мере отражают многочасовые беседы в зловещих стенах. Судить о том, что происходило в эти долгие часы, можно лишь по ответам подследственного, неуклюже изложенным, зато недвусмысленно подводящим его к саморазоблачению.

«От чувства стыда я не могу отделаться до сих пор, — признался со временем Виктор Платонович. — Немолодой человек, писатель должен доказывать, что он имеет право читать книги. И еще объяснять, почему та или другая книга его интересует...»^f

26 января 1974 года подполковник Старостин неожиданно вернулся к разговору о Петре Якире. Это был самый сильный козырь следствия. Придержанный в рукаве с 1972 года, он, наконец, оказался востребованным:

«Старостин: Уточните, с какого года (так в оригинале. — Л. X.) и при каких обстоятельствах вы познакомились с Якиром Петром Ионовичем.

Некрасов: С Петром Якиром, если мне не изменяет память, я познакомился где-то в 60-х годах в Крыму, в Ялте, и Доме творчества. В последние года я с ним иногда встречался в Москве в период моего пребывания там, причем встречи носили не обусловленный, а случайный характер. Не помню, в каком году Якир приезжал в г. Киев, где я с ним также встречался. Но на этот раз он предварительно позвонил мне по телефону. Встреча произошла у меня на квартире. <. ..> Во время посещения моей квартиры наша беседа происходила за обеденным столом, во время чего я его как гостя угощал спиртными напитками. В ходе беседы Якир делился своими воспоминаниями об отце, о своем детстве и с присущими ему позициями обсуждал действия бывших руководителей нашего государства, в частности Сталина.

Старостин: Допрашиваемый в качестве обвиняемого 24 августа 1972 года Якир показал об обстоятельствах вашего знакомства в 1958—1959 годах в Доме творчества Рузовского района Московской области, а также о том, что в разное время вы ему пересылали и выдавали для чтения "самиздатовские" материалы, т. н. "Король в Нью-Йорке" и "Ограбление века"».

Показания Якира уличили Некрасова во лжи, свели на нет всю тщательно выстроенную им оборону.

«Некрасов: П. Якир об обстоятельствах знакомства нашего показал правильно. <...> Что касается передачи ему для ознакомления "самиздатовских" материалов, в числе которых, как он утверждает, были "Король в Нью-Йорке" и "Ограбление века", я могу сказать, что никогда не давал и не пересылал в его адрес. Почему он дает такие показания в отношении меня, я сказать не могу. Это явно клевета с его стороны».

И вдруг потерял самообладание, взорвался:

«В отношении Якира могу сказать, что, по моему мнению, это "непорядочная личность, хронический алкоголик", и, очевидно, давая показания в отношении меня, он хотел тем самым втянуть меня в свое "грязное болото", в котором он некоторое время находился. Я откровенно говорю, что во время бесед Якир всегда с клеветнических позиций, даже с антисоветским уклоном осуждал нашу действительность. Он хотел казаться каким-то "лидером", и это отталкивало меня от него и ни в коей мере не могло расположить к нему».

«От чувства стыда я не могу отделаться до сих пор»... Несколько лет спустя, успокоившись вдали от следователя Старостина, Виктор Некрасов скажет пасынку, что не судит доносителей: это все равно что «осуждать арестованных, якобы все понявших и раскаявшихся перед телевизионной камерой. Чем им угрожали, как обрабатывали, пытали? Как нам судить об этом!»¹³⁷. Похоже, говоря это, он думал и о Петре Якире.

_______________________________

¹³⁶ См. книгу Виктора Некрасова «Записки зеваки».

^f См. там же.

¹³⁷ См. книгу Виктора Кондырева «Всё на свете, кроме шила и гвоздя: воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове».

Сожжение мостов

Под занавес допросных спектаклей Некрасова взялся запугивать зампред украинского КГБ генерал-майор Трояк. Николай Захарович пробыл на этой должности десять самых горячих антидиссидентских лет — с 1967 по 1977 год и в этой сфере охраны «государя и престола» знал толк. Некрасов рассказывал, как генерал угрожал, что ему ничего не стоит «хлопнуть в ладоши, и придут двое»¹³⁸. Этот эпизод описан и в «Записках зеваки»:

«За большим столом большого кабинета сидел красивый, с черными небольшими усами, хитроглазый улыбающийся человек в штатском, лет пятидесяти или около этого. Генерал. Второй по значению чин КГБ Украины.

При моем появлении встал. Предложил папиросы. Несколько минут разговор шел о качестве табака, о кашле, о том, что пора бросать. Улыбка не сходила с его уст. От курения перешли к литературе. Мои заслуги в этой области оцениниваются очень высоко. "В окопах Сталинграда" — лучшая книги о войне. И наконец, начало серьезного разговора. Как же так это получилось — все та же улыбка, — что из окопов Сталинграда я перебрался вдруг в окопы холодной войны? Вопрос достаточно ясный.

Из дальнейшего выясняется, что сейчас, в период обострившейся идеологической борьбы (не могу припомнить, было ли когда-нибудь время, когда она притуплялась?), всем нам, а таким людям, как я, в особенности, нужно четко и недвусмысленно определить, по какую сторону баррикад они находятся. Вот, пожалуйста, — крупнейшие академики, писатели, деятели культуры не скрывают своего возмущения по поводу кое-каких действий кое-каких лиц (имени Сахарова и Солженицына за все время разговора ни разу не упоминались). Так вот — всё в ваших руках. Любая газета, сами понимаете, с удовольствием предоставит вам свои страницы. После паузы разговор переносится на то, что я, вероятно, устал (последняя неделя была все-таки, вероятно, утомительной?), что не мешало бы мне поехать куда-нибудь отдохнуть (вы, кажется, поклонник Коктебеля?), а заодно и поработать... А потом наш товарищ к вам подъедет... И опять пауза... Подлиннее предыдущей. А то, знаете ли, — улыбка на минуту исчезла, потом опять появляется, — найденного у вас во время обыска вполне достаточно, чтоб ваш образ жизни несколько изменился. — Хитрые глаза на секунду становятся серьезными. — В соседней комнате сидят двое молодых людей, которые сразу могут это исполнить, скажи я им только слово...

Но слово так и не было сказано, очевидно, решено было, что еще рано. И все же это были не самые приятные минуты в моей жизни.

— Подумайте, подумайте, — сказал он мне на прощанье. — Очень нам бы помогли, — и крепкое мужское рукопожатие.

Вот такой вот разговор. Я изложил суть, выжимку — посредине были и фронтовые воспоминания, и примеры из жизни, и легкое мое хвастовство — мол, стреляный-перестрелянный, немцы от меня были в шестидесяти метрах в Сталинграде, но суть была ясна: всё в моих руках».

Некрасову помощь генерала в опубликовании его произведений не понадобилась. Он никогда бы ее и не принял. Да и произведений, достойных такого опубликования, ни за что не написал бы.

Вместе с женой Виктор Платонович немедленно отправился подальше от Киева — в Кривой Рог, отдохнуть душой и повидаться с сыном Галины Викторовны и его семьей. С собой Некрасов вез черновик письма на имя Брежнева. Это была жалоба на беспричинный обыск, на пяти страницах», — рассказал Виктор Кондырев в своей книге¹³⁹. Он же и перепечатал текст начисто. Письмо заканчивалось так: «...утверждаю, что действия органов КГБ против меня не только глубоко оскорбительны, но и наносят серьезнейший вред авторитету Советского государства. Рассчитываю, Леонид Ильич, на Ваше вмешательство и поддержку».

А 20 мая, по свидетельству Виктора Кондырева¹⁴⁰, Виктор Платонович написал Брежневу второе письмо, еще более резкое, с требованием выпустить его к дяде в Швейцарию: «Я мог бы в этом письме перечислить все то полезное, что я, на мой взгляд, сделал для своей Родины, но все это, как я вижу, во внимание не принимается. Я стал неугоден. Кому — не знаю. Но терпеть больше оскорблений не могу. Я вынужден решиться на шаг, на который я бы никогда при иных условиях не решился. Я хочу получить разрешение на выезд из страны сроком на два года...»

Некрасову разрешили готовиться к отъезду, хитроглазый генерал оставил его в покое. Но, судя по обилию секретных донесений, наблюдение за писателем удвоили.

25 февраля Виктор Платонович выехал в Москву. Встречи с Сахаровым, Войновичем, родственниками Солженицына... В кругу близких по духу и мировоззрению людей Виктор Платонович оживал, успокаивался. Как раз в эти дни из страны «выдавили» Владимира Максимова¹⁴¹. Некрасов пошел его провожать, уже зная, что прощаются они ненадолго и следующим будет он.

Из информационного сообщения В. Федорчука В. Щербицкому 15 марта 1974 года:

«Совершенно секретно. В процессе оперативного наблюдения за писателем Некрасовым Виктором Платоновичем получены данные о том, что 25 февраля с. г. он выехал в Москву для встречи со своими связями и согласования с ними, но его словам, "линии поведения по отношению к властям и своих дальнейших действий".

По рекомендации Войновича и при его непосредственном участии Некрасов написал заявление для иностранной печати и, получив одобрение Сахарова, передал его аккредитованным в Москве корреспондентам».

Заявление прозвучало на радио «Свобода» 11 марта. На следующий день его полный текст опубликовали «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост». «Мне уже не однажды говорили, порой с улыбкою, а порой и угрожая, — заявил Некрасов, — что пришло то время, чтобы я сказал народу, на какой стороне "баррикад" я стою. Конечно, никто серьезно не подумает, чтобы честный человек мог присоединить и свой голос к потоку клеветы, которая льется на головы самых выдающихся людей нашей страны — Сахарова и Солженицына».

Комментируя это заявление, «Голос Америки» отметил: «62-летний писатель высказывает сожаление не только по поводу выдворения Солженицына, но также и по поводу других выдающихся людей, которые в то или иное время покинули Советский Союз. Он вспоминает и литературного критика Андрея Синявского, писателя Владимира Максимова, кинорежиссера Михаила Калика¹⁴², математика Александра Есенина-Вольпина¹⁴³ и других».

Из информационного сообщения В. Федорчука В. Щербицкому 15 марта 1974 года:

«По оперативным данным, в письме, переданном из Москвы бывшему научному сотруднику Института физической химии АН УССР Гольденфельду И. В., Некрасов сообщает, что принятое им решение (имеется в виду передача за границу заявления) нашло полную поддержку со стороны московских друзей, а также жены, и что теперь для него "все мосты сожжены"».

Разоблачительное заявление Некрасова не осталось безнаказанным. Из информационного сообщения В. Федорчука И. Щербицкому 15 июля 1974 года:

«Как близкая связь Некрасова органами КГБ проверяется режиссер-постановщик киностудии им. Довженко Осыка Леонид Михайлович¹⁴⁴, 1940 г. р., уроженец г. Киева, беспартийный. <...>

В апреле 1974 года Осыка совместно с Некрасовым был задержан в нетрезвом состоянии в общественном месте и помещен в вытрезвитель».

Советский Ремарк и Хемингуэй в одном лице, Некрасов и писал, как они, просто и мужественно, и пил не меньше героев их романов. Пагубная с точки зрения моралистов привычка в какой-то степени уравновешивала в нем бесчисленные достоинства. Но какое же удовольствие должны были испытать те, кому удалось затащить Некрасова в вытрезвитель...

Владимир Войнович любил, понимал Вику Некрасова и не мог обойти щекотливой темы его загулов:

«Некрасов много пил, но для него это было не просто пьянство, а собутыльничество, момент общения, открытия души с друзьями близкими и случайными, которые на время пьянки становились как будто близкими... Это не просто пьянство, говорил он, а разговор, пусть невнятный, но сокровенный. Разговор, продолжающийся ночь напролет. Когда бутылка постепенно пустеет, комната темна от табачного дыма, а размокшие окурки плавают в тарелке с обсосанными селедочными хвостами. А для полноты ритуала надо, чтобы водки обязательно не хватало. Чтобы потом бежать куда-нибудь в ночь к таксистам, к полусонным ресторанным швейцарам. Чтобы втридорога купить очередную бутылку и опять туда, в ту же задымленную комнату, к тому же столу, к той же тарелке с размокшими окурками.

Трезвым я его почти никогда не видел. В этом нет ничего оскорбительного для его памяти (и он сам, я уверен, не оскорбился бы), потому что видел я его в часы общения со мной и с другими, общений, которые без "ста грамм" были просто непредставимы»¹⁴⁵.

Очевидно, эхо истории с вытрезвителем уловила чуткая прослушка в доме Некрасова, а В. Федорчук донес об этом В. Щербицкому в докладной записке 8 июля 1974 года:

«24 июня с. г. во время беседы с женой — Базий Г. В. и ее родственницей Кондыревой В. Некрасов заявил:

"Советский Союз — подлая страна. Пусть гитлеровская Германия была самой жестокой, но эта — самая подлая, ленивая, обманчивая. На фоне всего этого пьянство — лучший из ее недостатков"».

На первой странице этого документа Щербицкий поставил резолюцию: «Озн. лично т. Ляшко А. П., т. Грушецкого И. С». Наверное, доклад показался Владимиру Васильевичу чрезвычайно важным. Он содержал ряд подробностей о деятельности Некрасова:

«Оперативным путем установлено, что он продолжает поддерживать регулярные контакты с сионистски настроенными лицами: Житниковой Т. И., методисткой Печерского района г. Киева, Золотаревским В. Н.¹⁴⁶, бывшим сценаристом киностудии им. Довженко, Янкелевичем Я. Е., бывшим заведующим гинекологическим отделением больницы водников, и рядом других, оформляющих документы на выезд в Израиль.

Указанные лица с участием Некрасова в своем окружении распространяют слухи о якобы "райской жизни" в Израиле и допускают клеветнические измышления о положении евреев, которым по режимным соображениям отказано в выезде из СССР. <...>

Некрасов принял непосредственное участие в составлении для Житниковой Т. И. заявления в инстанции о выдаче разрешения на выезд в Израиль ей и ее мужу Плющу Л., арестованному в 1972 году за проведение антисоветской деятельности и, согласно определению суда, как страдающего, заболеванием психики, направленному в спецлечебницу».

Когда в Кремле решали вопрос, выпустить ли (вытолкнуть ли) Некрасова из СССР, Щербицкий представил на него характеристику в ЦК КПСС. При этом не преминул указать: «Некрасов страдает алкоголизмом, помещался в вытрезвитель». Недостойный и пропащий, мол, писатель и человек. В Кремле, наверное, рассудили, что очень уж опасаться такого незачем, лучше выпустить, чем сажать, иначе крику с Запада будет много. Своей характеристикой Щербицкий сыграл Некрасову на руку. Может быть, даже спас.

«Насчет возвращения говорить не будем, это мы всё придумали»

Он пил, терпел, иронизировал, изворачивался, боролся, бодался, как «теленок с дубом». Как сказал его любимый герой той поры Солженицын, «то не диво, когда подпольщиками бывают революционеры. Диво — когда писатели»¹⁴⁷. На Александра Исаевича Виктор Платонович разве что не молился. Сколько лестных характеристик дал ему, сколько высоких оценок. В эмиграции Некрасов пересмотрел их. Один из героев последней его книги — «Маленькая печальная повесть» — говорит:

«Ахматова, встретившись с Солженицыным, а он ей очень понравился, сказала: "Одно у вас осталось испытание. Испытание славой". Или что-то в этом роде. И Солж не выдержал. Даже Солж, великий Солж... Речь о славе».

Некрасов спасался хорошими людьми. Часами бродил с ними по Киеву, в котором знал все уголки и закоулки, кик знают морщинки на лице дорогого человека, и каждый раз открывал что-то новое и близкое сердцу, как открывают в том, кто станет навек любимым.

...Виктор Некрасов сам познакомился с Олегом Борисовым. Со временем знаменитый артист назовет его своим «крестным отцом». Поздним вечером, после спектакля, Некрасов дождался Борисова у крылечка служебного входа Русской драмы и протянул ему свою новую книжку. Это была еще пахнувшая типографской краской повесть «В родном городе».

Спустя два дня они пошли... да, конечно, на Андреевский спуск. Разница в возрасте между Борисовым и Некрасовым была такой же, как между Некрасовым и Булгаковым, — двадцать лет. Но, одинаково понимая главное, все они были людьми одного поколения, или, как сказал бы Курт Воннегут, одного карасса.

Некрасов и Борисов вошли во двор, поднялись по лесенке. За дверью кто-то пошлепал, но не открыл. Дело было за три года до съемок на Андреевском фильма «За двумя зайцами», отметил Олег Иванович в своих мемуарах «Без знаков препинания». Значит, шел 1958 год.

Некрасов вспомнил, как поехал пробоваться в студию к Станиславскому, и его выгнали из Русской драмы за самоволку. Спустя несколько лет нечто похожее произойдет и с Олегом Борисовым. И тогда он вспомнит слова, сказанные «крестным» на Андреевском спуске: «Запомните, Олег, в Киеве это случается со всяким, кто захочет повыше прыгнуть. Киев — очень мстительный»¹⁴⁸.

Киев был родиной Некрасова. Вначале любимой, потом все чаще ненавидимой. Он все больше приходил в отчаяние от того скверного, что стал о нем понимать. В разговоре с Олегом Борисовым по своему обыкновению крепко добавил: «в этой долбаной стране».

Осенью 1971 года Виктор Платонович уже пытался выехать в Швейцарию. Об этом есть запись в дневниках первого секретаря ЦК КПУ Петра Шелеста: «Писатель В. Некрасов, лауреат Сталинской премии за книгу "В окопах Сталинграда", хороший писатель, умный человек, имеющий свое мнение, просится поехать в Швейцарию навестить свою родную тетку¹⁴⁹. Но ему не дают визы из-за его якобы "идеологических" взглядов. Его притесняют со всех сторон, что вызывает гнев и озлобленность. С таким человеком надо разумно поработать. Он ведь не враг, но нашим к нему отношением мы его можем сделать если не врагом, то недругом наверняка»¹⁵⁰.

В «отеческом» отношении к Некрасову присутствовали нотки начавшейся конфронтации между Шелестом и ставленником Андропова, новоназначенным председателем украинского КГБ Федорчуком. В бытность его руководителем внешней разведки республики Шелест отзывался о Федорчуке как о «мало в чем разбирающемся балагуре».

Заподозрив, не без оснований, в назначении Федорчука подкоп под свой авторитет и трон со стороны Брежнева и Щербицкого («сухаря, чурбана, иезуита», по определению Шелеста), Петр Ефимович записал в дневнике 9 сентября 1970 года:

«Принял Федорчука, нового председателя КГБ республики. Состоялся крупный и строгий разговор: он начал заниматься несвойственными делами: превышением власти и законности, контрольными функциями за советским и партийным активом... Я откровенно высказал Федорчуку все и сказал, что не стоит ему лезть в дела, ему не свойственные... По всему видно, что не понравился такой мой разговор ему. Думаю и уверен в том, что действует так он не по своей инициативе — не такой он "герой". Он явно имеет "директиву" комитета, а комитет без одобрения и прямого указания и санкции Брежнева не мог пойти на такой шаг. Брежнев делает ставку на КГБ как "орудие" всесторонней информации и укрепления своего личного "авторитета" в партии. Это позорное явление в нашей партии. Оказывается, говорить правду, даже в партийных органах, опасно, надо следить за каждым своим словом, хотя ты его и говоришь справедливо. За всем следят, все доносят, даже ты сам не знаешь, кто это может сделать. Установлена сплошная агентура и слежка»¹⁵¹.

Если даже за Шелестом следили!..

В процессе болезненного расставания с родиной в 1974 году Виктор Платонович был вызван или приглашен — одним словом, принят — секретарем ЦК КПУ по идеологии Валентином Маланчуком¹⁵². В Киеве Валентина Ефимовича называли «нашим Сусловым». Щербицкий поручил ему побеседовать с автором письма Брежневу.

Просторный кабинет «с чисто вымытыми окнами, двумя столами (одним — рабочим, с немыслимым количеством остро отточенных карандашей в стаканчике (можно подумать, что секретарь ЦК за своим рабочим столом в основном занимается писанием романов или мемуаров), другим — длинным, у окна, для совещаний) и мягкими, располагающими к беседе креслами»¹⁵³, был Некрасову знаком. Когда-то очевидно, еще до 1971 года) сюда пригласил его Федор Данилович Овчаренко¹⁵⁴, предшественник Маланчука. Представил «самому» — Петру Ефимовичу Шелесту.

Незадолго до той встречи Петр Ефимович первым открыл «парад обличений» на разгромном для Хрущева заседании политбюро ЦК КПСС. С того заседания Никита Сергеевич ушел пенсионером. Некрасов иронизировал: «Хрущев оказался волюнтаристом и субъективистом». Так было сказано в постановлении о снятии Хрущева.

Прошло время, и Петр Ефимович предложил Виктору Платоновичу, ставшему при Хрущеве опальным, выступить на каком-то совещании. Сказать о своем гонителе все, что о нем думает. «Вот, оказывается, для чего я был вызван. Потоптать поверженного Хрущева»¹⁵⁵. Некрасов, конечно, отказался.

В свою очередь Виктор Платонович спросил Петра Ефимовича, как он отвечает своим детям на неудобные вопросы о Сталине, Хрущеве, их ошибках. У Шелеста был заготовлен ответ: «Сталин и Хрущев могли ошибаться, но партия никогда не ошибается». После этого Некрасову расхотелось задавать вопросы. Все было ясно.

Маланчук положил на стол статью Некрасова «Кому это нужно?». Виктор Платонович называл ее криком души. Статью написал в Москве 5 марта, вернувшись с проводов писателя Владимира Максимова, навсегда покинувшего СССР. В апреле статью опубликовала в Нью-Йорке газета «Новое Русское Cлово». Нехудшие люди страны вереницей покидали ее. До Максимова были отъезды, а по сути — выдворение Коржавина (после вызова на допрос он написал в своем заявлении на выезд, что в этой стране не хватает воздуха для жизни), Солженицына, Синявского, Есенина-Вольпина, многих других знакомых Некрасова. Подошел и его черед. «Почему же, подводя на 63-м году своей жизни эти самые итоги, я испытываю чувство непроходящей горечи?.. Кому это нужно? Стране? Государству? Народу? Не слишком ли щедро разбрасываемся мы людьми, которыми должны гордиться? Стали достоянием чужих культур художник Шагал, композитор Стравинский, авиаконструктор Сикорский, писатель Набоков. С кем же мы останемся? Ведь следователи из КГБ не напишут нам ни книг, ни картин, ни симфоний»¹⁵⁶.

Реакция не заставила себя ждать. 29 мая с формулировкой «за поведение, не совместимое с высоким званием советского писателя» В. Некрасова исключили из Союза писателей Украины. Из докладной записки В. Федорчука В. Щербицкому 8 июля 1974 года:

«В общении с близкими связями Некрасов все более настойчиво старается подчеркнуть свое отрицательное отношение к советской действительности. В его лексиконе постоянно фигурируют такие выражения, как "прогнивший советский режим", "я ненавижу советскую власть", "я никого в жизни не оскорбил, кроме советской власти", и т. п. <...>

Информируя свои связи о проведенной с ним беседе в ЦК компартии Украины, Некрасов бравирует тем, что был принят на высоком уровне, стараясь тем самым подчеркнуть "значимость" своей личности.

По имеющимся данным, Некрасов вынашивает намерение во время повторной беседы в инстанциях выдвинул, требование, чтобы ему разрешили выехать за границу совместно с женой — Базий Г. В. и семьей ее сына — Кондырева Виктора Леонидовича, аспиранта Криворожского горнорудного института. <...> В беседе с Кондыревым Некрасов заявил, что в случае отказа он сделает все возможное, чтобы информация об этом была использована во враждебной кампании против СССР».

Не так хотели посадить Некрасова, как избавиться от него. Но кто-то должен был остаться здесь в заложниках. Не разрешить ему выезд вместе с женой — заартачится, поднимет шум на весь мир. Отыграться можно на Викторе Кондыреве. Из информационного сообщения В. Федорчука В. Щербицкому 14 июля 1974 года:

«21 июня с. г. Некрасов по вызову из Нью-Йорка имел разговор с бывшим жителем г. Киева, эмигрировавшим в 1973 г. в США, Дулерайном Ю. Б. <...> Некрасов рассказал о том, что сын его жены Кондырев Виктор Леонидович исключен из аспирантуры Криворожского горнорудного института якобы "за самовольные выезды в Киев" (фактически — за моральное разложение) (здесь использован тот же порочащий достоинство человека прием, что и в случае с М. Райгородецким. — Л. X.) и что в настоящее время Кондырев форсирует оформление документов о своем выезде на постоянное жительство за границу. <...>

Некрасов также сообщил, что он решил после поездки в Швейцарию выехать на постоянное жительство во Францию. Кондырев, по его словам, намерен временно остановиться в Италии».

Из дальнейшей летописи КГБ о деяниях писателя Некрасова (информационное сообщение 3 сентября 1974 года) видно, что с 3 по 18 августа

«...он вместе с женой находился в г. Москве, где по предложению поэта Евг. Евтушенко проживал у него на даче.

В Москве Некрасов встречался с академиком Сахаровым и рядом враждебно настроенных лиц из числа его окружения, в том числе писателями Войновичем В. Н., Лунгиным С. Л., Копелевым Л. 3.

Некрасов проинформировал указанных лиц о полученном разрешении на выезд в Швейцарию по частной визе и заявил, что намерен вылететь в Цюрих 5 или 12 сентября с. г. Обсуждая этот вопрос, Некрасов и его связи высказывали предположения о возможности лишения его советского гражданства, как это произошло с Чалидзе¹⁵⁷ и Медведевым¹⁵⁸.

5 и 6 августа радиостанции "Свобода" и "Голос Америки", ссылаясь на сведения, полученные от "московских друзей Некрасова", сообщили о полученном Некрасовым разрешении на выезд в Швейцарию "без гарантий, что ему будет позволено остаться советским гражданином и возвратиться на родину".

В беседах с женой Евтушенко — Галиной и другими связями Некрасов высказывает намерение после выезда из СССР на некоторое время остановиться у своего дяди Ульянова Н.¹⁵⁹ в Швейцарии, а затем посетить Францию, Италию и, возможно, США. Уже сейчас он якобы имеет несколько приглашений выступить с лекциями в ряде зарубежных университетов».

Некрасов сумел дважды, 7 и 12 августа, попасть на прием к заместителю начальника 5-го управления КГБ при Совете министров СССР генерал-майору Валентину Никашкину. Просил выпустить за границу пасынка.

Никашкин выслушал и в просьбе решительно отказ. Как зафиксировали летописцы из КГБ, Некрасов сказал это,

«что через год приедет в СССР, чтобы убедиться, не преследуют ли Кондырева, а через 2 года намерен возвратиться на Родину совсем».

Никашкин намекнул: многое будет зависеть от поведения Некрасова за границей. Это был шантаж. При любых других обстоятельствах Виктор Платонович стукнул бы по столу, но теперь ему ничего не оставалось, как заверить в своей безобидности.

Из информационного сообщения первого заместителя председателя КГБ при СМ УССР С. Крикуна В. Щербицкому 3 сентября 1974 года:

«Некрасов — Никашкину: Я не враг советской власти и ничего не сделаю ей во вред. Я буду заниматься только литературной работой и своим хорошим поведением за границей заслужу право на возвращение в СССР».

Впрочем, никаких оснований поверить в искренность писателя у чекистов не было. В том же документе говорится:

«Вместе с тем, своим связям Некрасов высказывает противоречивые суждения в части сроков его пребывания за границей, большинству из них сообщает, что рассчитывает через 2 года вернуться в СССР, однако 25 августа с. г. в беседе со Снегиревым Г. И. заявил: "Насчет возвращения говорить не будем, это мы всё придумали, чтобы легче было уехать"».

_______________________________

¹³⁸ См. эссе Виктора Некрасова «Взгляд и Нечто».

¹³⁹ См. книгу Виктора Кондырева «Всё на свете, кроме шила и гвоздя: воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове».

¹⁴⁰ См. там же.

¹⁴¹ Максимов Владимир Емельянович (1930—1995) — настоящее имя Лев Алексеевич Самсонов. Русский писатель, публицист, редактор. В 1974 году эмигрировал во Францию.

¹⁴² Калик Михаил Наумович (род. 1927) — режиссер-постановщик фильмов «Колыбельная», «Человек идет за солнцем», «До свидания, мальчики!» и др. С 1951 по 1954 год находился в заключении, в 1971 году эмигрировал в Израиль.

¹⁴³ Есенин-Вольпин Александр Сергеевич (род. 1924) — математик, философ, поэт, один из лидеров диссидентского и правозащитного движения в СССР, политзаключенный, общий срок пребывания в местах лишения свободы и психушках — 14 лет, один из организаторов протестной акции «Митинг гласности» 5 декабря 1965 года на Пушкинской площади в Москве. В 1972 году эмигрировал в США.

¹⁴⁴ Осыка Леонид Михайлович (1940—2001) — режиссер киностудии им. Довженко, народный артист Украины (1998).

¹⁴⁵ См. книгу Владимира Войновича «Антисоветский Советский Союз».

¹⁴⁶ Золотаревский Виктор Натанович (род. 1924) — киносценарист художественных и документальных фильмов, работал на Киевской киностудии им. Довженко, «Мосфильме», «Ленфильме», Одесской киностудии, эмигрировал в США.

¹⁴⁷ См. книгу Александра Солженицына «Бодался теленок с дубом».

¹⁴⁸ См. книгу Олега Борисова «Без знаков препинания: Дневник. 1974—1994».

¹⁴⁹ Ульянова (Мотовилова) Вера Николаевна (1885-1968) — младшая сестра Зинаиды Николаевны Мотовиловой, матери В. Некрасова.

¹⁵⁰ См. книгу Петра Шелеста «...Да не судимы будете».

¹⁵¹ См. там же.

¹⁵² Маланчук Валентин Ефимович (1928—1984) — доктор исторических наук, профессор, в 1972—1979 годах — секретарь ЦК КПУ по идеологии, широкую известность получил как борец против любых отклонений от партийной идеологии, особенно против радикального украинского национализма, что отчасти объясняется убийством бандеровцами в 1945 году его отца, секретаря одного из райкомов КПУ на Львовщине.

¹⁵³ См. эссе Виктора Некрасова «Взгляд и Нечто».

¹⁵⁴ Овчаренко Федор Данилович (1913—1996) — ученый-химик, академик, в 1968—1972 годах секретарь Ц КПУ.

¹⁵⁵ См. эссе Виктора Некрасова «Взгляд и Нечто».

¹⁵⁶ См. памфлет Виктора Некрасова «Кому это нужно?».

¹⁵⁷ Чалидзе Валерий Николаевич (род. 1938) — физик, в 1970 году вместе с А. Сахаровым и А. Твердохлебовым основал Комитет по правам человека в СССР, в 1972-м выехал в США для чтения лекций и был лишен советского гражданства.

¹⁵⁸ Медведев Жорес Александрович (род. 1925) — биолог, диссидент, активный автор самиздата, был насильственно помещен в психбольницу, но вскоре выпущен благодаря протестам ряда видных ученых и писателей. В 1973 году выехал в Англию для работы в научно-исследовательском институте по годичному контракту и был лишен советского гражданства.

¹⁵⁹ Ульянов Николай Алексеевич (1884—1977) — профессор геологии Лозаннского университета, муж Веры Николаевны Мотовиловой, дядя Виктора Некрасова.

«Лучше умереть от тоски по Родине, чем от ненависти к ней»

Слух об отъезде Виктора Некрасова всколыхнул киевское писательское сообщество. Недоумевали, злились, завидовали.

Из донесения С. Крикуна В. Щербицкому 3 сентября 1974 года:

«Намерение Некрасова выехать за границу стало известно широкому кругу киевских писателей и вызвало с их стороны осуждение.

Так, Збанацкий Ю. О.¹⁶⁰, председатель Киевского отделения СПУ, сказал в частной беседе: "Некрасов — отщепенец, и ему нет места среди членов Союза писателей. Он давно себя поставил вне этой организации. Президиум СПУ должен утвердить решение киевской организации о его исключении. Этот антисоветчик попирает все положения устава Союза писателей".

Такую же точку зрения разделяет поэт и переводчик Кочевский¹⁶¹, который считает, что "в Союзе писателей не должно быть места человеку, демонстративно обнимающемуся с Солженицыным, заявляющему, что он является его единомышленником".

Свое отрицательное отношение к намерению Некрасова выразил и прозаик Константин Кудиевский¹⁶².

Олесь Гончар¹⁶³ по этому поводу заявил нашему источнику: "Я уверен, что Некрасов, столкнувшись за границей с миром несправедливости, антигуманизма, оскорблениями человеческого достоинства на каждом шагу, не замедлит вернуться в СССР"».

В эссе «Взгляд и Нечто», впервые опубликованном в 1977 году в журнале «Континент», Виктор Некрасов вспомнил эпизод с участием Олеся Гончара:

«Шла очередная встреча интеллигенции с руководством. В сессионном зале Верховного Совета УССР. В президиуме все правительство, во главе с Подгорным¹⁶⁴. В речи своей он, как говорится, подверг меня критике. Мне надо было отвечать. Олесь Гончар, тогда председатель Союза писателей, человек неплохой, зла никому не делавший, взял меня под руку и по-дружески посоветовал:

— Ну признайся, что тебе стоит. Все ж знают, что прав ты, а не они, не Хрущев. И себе облегчишь, и нам не надо будет тебя прорабатывать. Ты думаешь, нам это приятно?»

За Некрасовым не было никакой вины, и сознаваться ему было не в чем. Он не поддавался зомбированию, на него ни действовал гипноз партийных авторитетов. Однажды от пригласили в ЦК КПСС и попросили отговорить его друга, Василия Гроссмана¹⁶⁵, от попытки напечатать роман «Жизнь и судьба». Некрасов отказался. Тогда на него повысили голос. И Некрасов тоже повысил голос: я, мол, немцев не боялся, неужели вас испугаюсь?

Валентин Маланчук во второй раз принял Виктора Не красова перед самым его отъездом, в конце августа, и поинтересовался планами писателя на заграничное времяпро вождение. Виктор Платонович ответил, что будет писать и, может быть, замахнется на свое «Былое и думы» (Герцену-то было сорок, а ему уже за шестьдесят). А еще хочется путешествовать. Например, побывать на корриде.

Маланчук как бы одобрительно кивал, хотя наверняка из донесений КГБ ему были известны высказывания Некрасова о том, каким и насколько продолжительным видится ему пребывание за границей.

Из информационного сообщения заместителя председателя украинского КГБ С. Крикуна В. Щербицкому 3 сентября 1974 года:

«В беседе с посетившими его Житниковой и жителем г. Москвы Шихановичем Юрием Александровичем¹⁶⁶ (проверяется УКГБ Московской области как антисоветски настроенная личность; являясь связью Якира, занимался распространением нелегального журнала "Хроника текущих событий", с 1972 по 1974 г. находился на принудительном лечении в психбольнице), которая контролировалась оперативным путем, говоря о своих действиях после отъезда за границу, Некрасов утверждал: "Я еду туда только для того, чтобы помочь людям. Так вот, давайте выясним, как это сделать? Расскажите мне, — как вы хотите, чтобы я вам помог? Какой 'крик' я должен произвести? И кого я должен известить?"

Высказывая свое мнение по этому вопросу, Шиханович настоятельно рекомендовал Некрасову писать свободно и много, заявив при этом: "Вы можете нам помочь, создав свой "Архипелаг".

Некрасов советовался с указанными лицами о целесообразности своего участия в выпуске какого-то художественно-политического журнала под названием "Континент" или "Процесс", выход которого якобы ожидается в октябре месяце. (По оперативным данным, выехавшие из СССР за границу отдельные лица из числа так называемых "демократов" намерены организовать издание на Западе журнала под названием "Континент"¹⁶⁷)».

Скорее всего, Валентина Ефимовича Маланчука интриговали планы политэмигрантов относительно «Континента», а Некрасов ему — о каком-то «Былом и думах». О том, планирует ли Некрасов вернуться на родину, речь не заходила.

Из сообщения С. Крикуна В. Щербицкому 3 сентября 1974 года:

«В контролировавшемся нами разговоре со Снегиревым, касаясь мотивов своего выезда за границу, Некрасов заявил, что он решился на этот шаг, так как считает, что "лучше умереть от тоски по Родине, чем от ненависти к ней"».

_______________________________

¹⁶⁰ Збанацкий Григорий (Юрий) Олиферович (1914—1994) — Герой Советского Союза, писатель в основном военной темы, заместитель председателя Союза писателей Украины.

¹⁶¹ Кочевский Виктор Васильевич (1923—2005) — автор стихотворных сборников, занимал должность секретаря правления Киевской организации Союза писателей Украины.

¹⁶² Кудиевский Константин Игнатьевич (1923—1992) — автор прозаических книг, лауреат премии им. П. Тычины.

¹⁶³ Гончар Олесь Терентьевич (1918—1995) — украинский прозаик, лауреат Сталинской премии, премии им. Т. Шевченко, в 1959-1971 годах — председатель Союза писателей Украины.

¹⁶⁴ Подгорный Николай Викторович (1903—1983) — в 1965—1977 годах председатель Президиума Верховного Совета СССР, в 1957—1963 годах — первый секретарь ЦК КПУ.

¹⁶⁵ Гроссман Василий Семенович (1905—1964) — писатель, его роман «Жизнь и судьба» в 1961 году был конфискован КГБ, впервые опубликован за рубежом в 1980 году.

Когда в 1953 году началась травля романа В. Гроссмана «За правое дело», В. Некрасов один из немногих поддержал его: «Дорогой Василий Семенович! Я думаю, мне не надо объяснять Вам, как я ко всему этому отношусь. На душе омерзительно до тошноты. И почему не разрешаются сейчас дуэли, черт возьми! А книга все-таки есть! И продолжайте ее, ради всего святого! Верю в победу правого дела! Крепко жму руку и обнимаю. Ваш В. Некрасов. 17.02.1953 г.» («Вопросы литературы», 1997, № 4).

¹⁶⁶ Шиханович Юрий Александрович (1933—2011) — математик, один из авторов и редакторов «Хроники текущих событий», политзаключенный.

¹⁶⁷ В 1975—1982 годах В. Некрасов работал заместителем главного редактора журнала «Континент».

Проводы

29 августа Некрасов подал заявление в киевский ОВИР. Приложил вызов от швейцарского дяди сроком на три месяца. Указал дату выезда — 12 сентября. 6 сентября поехал в Москву за въездной визой посольства Швейцарии.

Из информационного сообщения В. Федорчука В. Щербицкому 13 сентября 1974 года:

«Совершенно секретно. 8 сентября с. г. в Москве, на кварт ре разрабатываемой КГБ при СМ СССР Ходорович Т. С, под предлогом проводов Некрасова собралось около 30 человек из его единомышленников и близких связей, в том числе известные органам КГБ своими идейно вредными проявлениями писатели Войнович, Корнилов¹⁶⁸, супруги Лунгины, Копелев, Евтушенко, а также связи Сахарова — Альбрехт¹⁶⁹ и Твердохлебов¹⁷⁰. В тот же день указанные лица провожали Некрасова при отъезде его из Москвы в Киев».

Поэт Владимир Корнилов, душевно привязанный к Вике, и 1987 году откликнулся на его уход из жизни стихотворением «Памяти Виктора Некрасова»:

          «Ты любил свой город Киев
          До тверезых слез,
          А потом его покинул,
          Не хотел — пришлось.
          ...

          Забулдыга и усатик,
          На закате дня
          Ты не выйдешь на Крещатик
          Повстречать меня».

Семен и Лилианна Лунгины тоже очень тяжело переживали отъезд друга. Лилианна даже поехала в Киев, чтобы проводить его до аэропорта. В книге «Подстрочник» с ее слов описано пребывание в Киеве:

«В Киеве, куда бы мы ни шли, за нами ходили два молодых человека с портфелями, и у них из портфелей, как лебединая шейка, вылезал микрофон. Делалось это явно нарочно. Это было до такой степени заметно, что так можно делать только специально».

Собирался Виктор Платонович в далекий безвозвратный путь с тяжелым сердцем. Добиться эмиграции пасынка по израильскому вызову тогда ему не удалось, со временем, правда, их семьи все же воссоединились во Франции.

Если в Москве на проводы Некрасова пришли многие видные люди и даже кое-кто из не очень симпатизировавших ему напоследок душевно простился в редакционных корридорах, то в родном Киеве, где знакомых было полгорода, «старые добрые приятели» шарахались прочь или, завидев издали, перебегали на другую сторону улицы.

Участники киевских проводов рассказывали, что еще при входе в парадное витал какой-то похоронный дух. Конечно, прийти в дом к «отъезжанту» было непростым поступком. Все гости, на большинство из которых в КГБ уже вели досье, были взяты на заметку.

Из информационного сообщения В. Федорчука В. Щербицкому 13 сентября 1974 года:

«11 сентября Некрасов организовал на своей квартире прощальный вечер, на котором присутствовали известные органам КГБ его близкие связи и единомышленники Житникова Т. И., жена находящегося на принудительном лечении Плюща Л. И., Чернышева Т. И., учительница младших классов Киевской средней школы № 207, Лапин О. А., сотрудник "Главкиевавтотранса", Ващенко Л. Л., редактор издательства "Наукова думка", Петрик О. Г. без определенных занятий, сотрудники Украинской студии хроникально-документальных фильмов Ткаченко А. К. и Снегирев Г. И., жена последнего Квитницкая-Рыжова Е. Ю., редактор издательства "Днiпро", Ведин В. В., сотрудник Украинского отделения Агентства печати "Новости" с женой и ряд других лиц, всего 25 человек.

12 сентября к Некрасову из Москвы прибыли жены писателей Е. Евтушенко и С. Лунгина, которые вместе с упоминавшимися жителями г. Киева Вединым, Лапиным, Снегиревым, Ткаченко и др. (всего 15 человек) провожали его и жену в аэропорту Борисполь.

Со стороны Некрасова и перечисленных лиц никаких провокационных действий в аэропорту не фиксировалось.

По оперативным данным, в г. Цюрихе Некрасова и его жену должны встретить ранее выехавшие из СССР так называемые демократы Синявский, Галич и Литвинов.

10 сентября через таможню на ст. Киев-товарная, с 11 по 12 сентября через ОКПП «Киев-аэропорт», наряду с другими личными вещами, Некрасов пытался отправить за границу значительное количество рукописей, фотографий и книг старых изданий. В соответствии с Таможенным кодексом СССР в отправке рукописей и большинства книг ему были отказано».

В высоких киевских кабинетах вздохнули с облегчением.

_______________________________

¹⁶⁸ Корнилов Владимир Григорьевич (1923—2002) — писатель, познакомился с В. Некрасовым в 1959 году в посвященном Некрасову стихотворении «Встреча» написал:

          Лицом похожий на Тото,
          Тото — славянской лепки.
          Зимой распахнуто пальто
          И голова без кепки...

После отъезда В. Некрасова В. Корнилов посвятил ему очерк «Аматер» и стихотворение с такими строками:

          Голос твой, в заглушку встроясь,
          Лезет из тартарары...
          Вика, Вика, честь и совесть
          Послелагерной поры.

¹⁶⁹ Альбрехт Владимир Янович (род. 1933) — математик, писатель, политзаключенный, эмигрировал в США.

¹⁷⁰ Твердохлебов Андрей Николаевич (1940—2011) — физик, в 1970 году основал вместе с Сахаровым и Чалидзе Комитет прав человека в СССР, был осужден к пяти годам ссылки, в 1980 году эмигрировал в США.

То ли В. Е., то ли Е. В....

Выехать за границу еще не означало обрести полную свободу от кагэбэшных соглядатаев. Они по-прежнему отслеживали жизнь писателя день за днем.

Из информационного сообщения В. Федорчука В. Щербицкому 23 октября 1974 года:

«Совершенно секретно. По полученным оперативным данным, писатель Некрасов В. П. с 4 по 9 октября находился в Париже, где проживал у ранее выехавшего из СССР так называемого "демократа" Синявского Андрея¹⁷¹.

О прибытии Некрасова в Париж и якобы высказанном им намерении остаться во Франции на постоянное жительство 5 октября сообщила радиостанция "Голос Америки".

Из переписки Некрасова со своими связями, проживающими на Украине, усматривается, что накануне отъезда во Францию последний разговаривал по телефону с Солженицыным, который, по словам Некрасова, "скрывается в горах, утопает в делах и работе, в связи с чем их встреча состоится после возвращения из Франции в Швейцарию".

7 октября Некрасов направил из Франции письмо жителю г. Киева Ткаченко А. К., в котором, наряду с описанием достопримечательностей Парижа, сообщает о намерении вернуться в Швейцарию и "что-то там прочитать в Женевском университете".

10 октября швейцарское телевидение организовало передачу, посвященную "пребыванию в Швейцарии русских писателей", в которой принял участие Некрасов, 11 октября швейцарская газета "Ла Сюис" опубликовала его интервью корреспонденту этой газеты.

Затрагивая вопрос о Солженицыне, Некрасов назвал его "самым выдающимся русским писателем современности". Касаясь деятельности Солженицына, он сказал: "У него была альтернатива: бороться или погибнуть"¹⁷². Прямых ответов на провокационные вопросы журналистов в отношении СССР Некрасов избегал, в то же время якобы заявил, что намерен остаться на постоянное жительство в Швейцарии».

13 января 1975 года, через четыре месяца после выезда В. Некрасова, В. Федорчук доложил В. Щербицкому:

«Совершенно секретно. <...> Перед выездом из СССР Некрасов в установленном порядке под расписку был ознакомлен в ОВИР УВД г. Киева с правилами поведения советских граждан за границей, которыми, в частности, запрещается публично выступать на собраниях и митингах, по радио и телевидению, а также контактировать с участниками эмигрантских и антисоветских организаций. <...>

Однако, находясь за границей, Некрасов активно включился в антисоветские и провокационные кампании, проводимые различными враждебными Советскому Союзу организациями.

12 декабря 1974 года истек срок действия выездной визы Некрасова. Для продления ее он обязан был обратиться в ближайшее консульское учреждение СССР, однако сведениями об этом КГБ при СМ УССР не располагает. Получены оперативные данные о том, что Некрасов не намерен возвращаться в СССР. <...>

В связи с изложенным и с целью предупреждения возможных провокационных действий, снижения враждебной активности Некрасова КГБ при СМ УССР считает целесообразным вызвать его в Посольство СССР в стране пребывания (во Франции или Швейцарии) и провести официальную беседу о недопустимости с его стороны поступков, являющихся нарушением общественного долга и обязанностей гражданина СССР, наносящих политический ущерб Советскому Союзу, строго предупредив о том, что если он не прекратит этого, то будет лишен гражданства СССР».

В конце концов «за деятельность, не совместимую с высоким званием гражданина СССР» Виктор Платонович Некрасов был лишен советского гражданства. Считается, что последней каплей, переполнившей чашу терпения властей, стала критика Некрасовым книги Брежнева «Малая земля». Возможно, отлучению от родины поспособствовал и широко ходивший анекдот: «Что вы делали, когда мы бились за Малую землю?» — «Отсиживались в окопах Сталинграда».

Жизнь всякого человека — это маленькая печальная повесть. В своей «Маленькой печальной повести» Виктор Платонович пытался разобраться, что приобрел и что потерял, покинув родную землю и обретя новую — не Францию, как сам подчеркивал, а — Париж. И пришел к такому выводу:

«Сегодня воскресенье, а в среду, 12 сентября, минет ровно десять лет с того дня, когда, обнявшись и слегка пустив слезу, мы — я, жена и собачка Джулька — сели в Борисполе в самолет и через три часа оказались в Цюрихе.

Так на шестьдесят четвертом году у меня, шестьдесят первом у жены и четвертом у Джульки началась новая, совсем не похожая на прожитую жизнь.

Благословляю ли я этот день 12 сентября 1974 года? Да, благословляю.

Мне нужна свобода, и тут я ее обрел. Скучаю ли я по дому, по прошлому? Да, скучаю. И очень».

Программу, кратко изложенную перед отъездом в кабинете Маланчука, Виктор Платонович выполнил и перевыполнил. В нескольких автобиографических произведениях рассказал о своих думах и былом. Поездил по миру. И на корриде побывал.

В Таррагоне у Некрасова появилась озорная мысль: а не послать ли купленную после корриды открытку «с очень эффектными верониками у морды быка» по адресу: Киев, ул. Орджоникидзе, ЦК КП Украины, тов. Маланчуку. Одна загвоздка — запамятовал его инициалы — то ли В. Е., то ли Е. В. То ли Валентин Евгеньевич, то ли Евгений Валентинович? Некрасов действительно все перезабыл: Маланчука звали Валентином Ефимовичем. Открытку, короче, так и не послал.

_______________________________

¹⁷¹ Синявский Андрей Донатович (1925—1997) — литературовед, писатель, политзаключенный, в 1973 году эмигрировал во Францию.

¹⁷² В мае 1976 года писатель Даниил Данин встретился в Париже с Виктором Некрасовым, о чем сделал в дневнике запись: «Он постарел, естественно, еще больше. Но в нем появилась истинная счастливость. Созданный для сочувственного глазения на мир, он зажил наконец желанной жизнью. И больше не примеривается к С. (Солженицыну. — Л. Х.), даже внутренне враждует с ним, как прирожденный и убежденный западник» («Звезда», 1997. № 12).

2014—2024 © Международный интернет-проект «Сайт памяти Виктора Некрасова»
При полном или частичном использовании материалов ссылка на
www.nekrassov-viktor.com обязательна.
© Viсtor Kondyrev Фотоматериалы для проекта любезно переданы В. Л. Кондыревым.

Статьи о Викторе Некрасове и его творчестве

Любовь Хазан