Главная Софья Мотовилова Виктор Кондырев Александр Немец Благодарности Контакты


Биография
Адреса
Хроника жизни
Семья
Произведения
Библиография
1941—1945
Сталинград
Бабий Яр
«Турист с тросточкой»
Дом Турбиных
«Радио Свобода»
Письма
Документы
Фотографии
Рисунки
Экранизации
Инсценировки
Аудио
Видеоканал
Воспоминания
Круг друзей ВПН: именной указатель
Похороны ВПН
Могила ВПН
Могилы близких
Память
Стихи о ВПН
Статьи о ВПН
Фильмы о ВПН
ВПН в изобр. искусстве
ВПН с улыбкой
Поддержите сайт



Произведения Виктора Некрасова

Мысли о Сталинграде

Мемуарные заметки

«Русская мысль» (Париж), 7.08.1980 (№ 3320), С. 7


 

Виктор Некрасов на «Радио Свобода»
говорит о войне в Афганистане (из мемуарных
заметок «Мысли о Сталинграде»), 9 сентября 1980 г.  

Между выступлениями на радио и печатными текстами
иногда встречаются незначительные разночтения

   

Юрий Мельников на «Радио Свобода»
читает мемуарные заметки Виктора Некрасова
«Мысли о Сталинграде», 17 октября 1980 г.

Как-то в Сталинграде, когда война там подходила уже к концу, мы с моим другом разведчиком Ваней Фищенко сидели в моем блиндаже (а он был у меня со всем возможным в тех условиях комфортом, даже с овальным ампирным зеркалом, притащенным откуда-то моими саперами), сидели и пили что-то крепкое. На передовой была передышка.

— Знаешь, о чем я мечтаю? — сказал вдруг Ваня.

— ?

— Об окошке. Чтоб в твоем блиндаже да еще и окошко было.

— Окошко?

— Ну, да. Сидели бы вот так с тобой, пропускали бы по маленькой и поглядывали бы в окошко. А там жизнь. Люди ходят, девушки.

— Он глянул на часы. — Через час мне в разведку. Вылезу из твоего блиндажа, а там… Никаких девушек.

Случилось так, что мы оба остались живы. И окошко, когда кончились в Сталинграде бои, я прорубил-таки и стало действительно очень симпатично — иногда пробегали мимо очень славные связистки, медсестрички.

Окошко в блиндаже… Мечта разведчика. В Сталинграде. Девушек можно увидеть.

А сейчас одна другой краше пробегают мимо меня, куда-то торопятся. Сижу в кафе на Трокадеро, и нет рядом со мной Вани, — он оценил бы ситуацию, — а я вспоминаю это и пишу почему-то о Сталинграде. И не весело мне. Очень не весело. Поэтому и примостился здесь, среди людей, чтоб не сидеть дома и поглядываю то на пробегающих девушек, то на маршала Фоша в скверике, на коне и без фуражки — шальной пулей что ли сбило?

Сталинград. Война… Спроси я, например, сидящего за соседним столиком славного парнишку с цепочкой на шее, что он знает о Сталинграде — пожмет плечами и скажет что-нибудь о станции метро — там рядом он когда-то разливал «деми».

А Верден? Он все-таки свой, французский, а кто вспоминает о нем, кроме тех стариков, увешанных орденами, которых привозят на автобусах туда в дни памятных дат? Малакоф? Ручаюсь, что половина жителей этого соседнего со мной городка имеет весьма приблизительное представление о том севастопольском кургане, которому он обязан своим названием. А уж то, что на нем, на этом самом кургане, воевал Лев Толстой, а потом написал «Севастопольские рассказы» — может быть, лучшее, что написано о войне ее участником, — об этом-то уж — голову даю на отсечение — не знает никто.

На другом конце земного шара, в далекой Австралии, в Мельбурне тоже есть Малаков-стрит, в честь все того же Малахова кургана.

А мой, на котором я воевал и где мои саперы закапывали в замерзший грунт мины ПМД, назывался Мамаев курган. Пять месяцев лилась на нем и тут же замерзала кровь. Когда через несколько лет, точнее, через семь, — я туда попал, он весь усеян еще был черепами и костями — размыло дождями.

«Руки не дотягиваются, — без всякого смущения сказали мне тогда в Горкоме партии, — жилье строить надо…»

Потом кто-то велел, чтоб руки дотянулись, черепа разгребли бульдозерами, и на месте окопов и того самого блиндажа, где Ваня Фищенко мечтал об окошке, стоит теперь Мать-Родина высотой в сто метров, а к ней ведет широченная лестница. Ей Богу, тогда, под пулеметным огнем, я куда быстрее добирался до передовой, чем сейчас, задыхаясь, до этой самой дамы с мечом в руках.

В нашей стране все самое большое. Горы, реки, плотины, ракеты, партия. А это — самый большой в мире памятник. Один палец на ноге этой женщины-монстра раза в два, а то и три, больше нормального человека. А кругом еще десятки грандиозных скульптур, символов, аллегорий и бассейн, а над ним полуголый воин с автоматом и волевым лицом маршала Чуйкова.

В те дни, когда пробито было первое окошко и воевать было уже не с кем, я сел и написал письмо самому главному архитектору Советского Союза, товарищу Алабяну (я сам был когда-то архитектором) — мы, мол, я и мои товарищи, полковые инженеры, предлагаем уже сейчас подумать об увековечении тех событий, которые разыгрались на склонах Мамаева кургана. Давайте, — писал я, — сохраним передовую такой, какой она была, со всеми ее окопами и землянками, — чтоб знали потомки, как нелегко нам тут было, — а где-то между нашими и немецкими позициями воздвигнуть памятник или обелиск. Ответ последовал любезный — подумаем, взвесим, решим, спасибо…

Через тридцать лет после этого письма, я с другом постарался найти хоть что-нибудь, напоминающее те окопы. В кармане у нас была бутылка водки. Окопов мы так и не нашли. Устроились где-то у какой-то воронки (будем считать, что от бомбы). Только раскупорили бутылку, как возник вдруг молоденький офицер и строго сказал, чтобы мы прекратили бесчинство, что здесь не кабак, здесь люди кровь проливали.

— И мы в том числе, — ответил мой друг. — Под пальцем той самой тетки с мечом его блиндаж был, — и он указал на меня, — потому и пьем.

Лейтенантик смутился и больше мы его не видели.

В тот же день я выступил по телевидению — для этого-то и приехал. Я рассказывал о том, как плохо было без лопат, что людей не хватало, в ротах оставалось иногда по 5—6 человек…

Начальство осталось очень недовольно. Неужели нельзя было рассказать о каком-нибудь героическом поступке? А я-то, дурак, думал, что как раз о героизме и говорю — ни лопат, ни людей, а вот выстояли…

Прошло еще сколько-то лет, Мать-Родина отдалилась от меня навсегда. А я опять на передовой. Другой уже. Здесь тоже лилась кровь. И приезжают сюда старики на автобусах и бродят, что-то вспоминают.

Форт Во... Знаменитый форт Во под Верденом. Сижу на бронированном колпаке пулеметной точки. Тишина… Только жаворонки где-то в вышине. С этим самым Во, Дуамоном, Сувиль, Морт-Ом я знаком еще с детства. По журналу «Природа и люди» за 1916 год, где писалось про Верден и было много страшных фотографий. Я разглядывал их, читал военные сводки и тогда мальчишкой, гордился победой французов.

Сейчас, уже не мальчишкой, дымя голуазом на бронированном колпаке, задавал себе вопрос — горжусь ли я победой в Сталинграде?

Да, горжусь. Да, в Сталинграде Гитлер впервые крепко получил по зубам. И там, тогда, в далеком 43-м году, нам действительно казалось, что своей победой мы приблизили тот час, когда восторжествует во всем мире свобода и правда. Так нам казалось. И именно в таких выражениях. И мы гордились своей красной звездочкой на пилотке.

Тогда, когда мы ею еще гордились, приходил в мой полк со своими саперами, помогать моим, младший лейтенант Николай М из дивизионного батальона (Предположительно, Николай Иванович МитясовАвторы сайта). Потом, уже на Украине, когда я из полка перешел в этот самый саперный батальон, мы с ним крепко сдружились. Он был хороший, смелый, умный парень… В минуты затишья, как и в Сталинграде, мы предавались мечтам — дело шло к победе. Что ждет нас впереди, когда в мире восторжествуют принесенные нами мир и спокойствие? Учиться? Жениться? К окошкам мы уже привыкли.

У меня на стене висит фотография — офицеры нашего батальона. Это уже в Польше. Мы с Николаем в первом ряду лежим на травке. У него на груди гвардейский значок, орден, две медали, пилотка кокетливо сбита набок, на ней та самая звездочка. 1944 год.

Потом война разлучила нас — меня вторично ранили, валялся в госпиталях, демобилизовался. Он воевал еще с японцами. Потом встретились. Лет через десять уже. Я стал, к своему собственному удивлению, писателем. Он кончал Военно-инженерную Академию. Выпили, вспоминали друзей и опять расстались. На этот раз уже навсегда. Последнее письмо от него я получил откуда-то из-за границы. «Жив-здоров, обучаю саперному делу офицеров некоего соседнего государства. За хорошую работу мне здешний король даже машину подарил…» Ай да Николай, — порадовался я, — того и гляди, генералом еще станешь.

Какие по соседству у нас тогда короли были? Только афганский. Тот самый, которого потом Дауд свалил.

...Разворачиваю «Фигаро» за 10 июня этого года. Статья Тьерри Дежардена. В ней рассказывается о некоем советском генерале, инспектировавшем предместье Кабула. Он был в «жиле пар балль», но пуля партизана–снайпера поразила его в рот.

Я не в силах произнести фамилию этого генерала, но это — та же фамилия. Та, в статье, и моего Николая…

Еще в школе нас учили, что есть войны справедливые и несправедливые. Но никто никогда не говорил нам о войнах позорных. А они есть. Финская война 40-го года — позор для победителя. Та, в которой участвовали мы — я, Ваня Фищенко, Николай — была тяжелой, страшной, но не позорной. Мы защищались. Пусть даже под командованием Сталина, но защищались. А сейчас?

Тело генерала, очевидно, положили в цинковый гроб, погрузили на самолет и… И не будет военных оркестров, не будет траурной рамки в газетах. Никто ничего не узнает. Все глухо в нашей стране. Никакого окошка.

Но где бы, кто бы в неведомой этой могиле ни лежал — мой друг или однофамилец его — я склоняю голову. Ты солдат, ты давал присягу, тебя обвинить трудно; но звездочка, та самая звездочка, которой мы, Николай, так с тобой гордились… Чем отличается она сейчас от свастики, ненавистной свастики, которая казалась нам тогда символом всего самого страшного на земле?

Начинает накрапывать дождь. Я расплачиваюсь с официантом и ухожу из кафе. Оно называется Малакоф. Против выхода из метро, на углу авеню Раймона Пуанкаре. Не переименовать ли его мне, для самого себя, в Мамаеф? А может быть, где-нибудь возле Кабула, тоже есть какой-нибудь курган, где плохо вооруженные люди защищают, как мы когда-то в Сталинграде, свой дом, своих отцов, своих матерей, детей от тех, кого мы вынуждены называть сейчас не солдатами, а оккупантами? И в той могиле, на которую мне не суждено положить цветы, лежит оккупант… Мне тяжело, как никогда. И стыдно за красную звездочку. Она стала звездой позора.

2014—2024 © Международный интернет-проект «Сайт памяти Виктора Некрасова»
При полном или частичном использовании материалов ссылка на
www.nekrassov-viktor.com обязательна.
© Viсtor Kondyrev Фотоматериалы для проекта любезно переданы В. Л. Кондыревым.
Flag Counter