|
Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове
Зоя Богуславская
 Богуславская Зоя Борисовна (16 апреля 1929, Москва) — писательница, прозаик, драматург, критик. Кандидат искусствоведения. Член Союза писателей СССР (1960).
Окончила ГИТИС им. А. В. Луначарского (1948).
Художественный координатор жюри премии «Триумф».
Первый муж — доктор технических наук, профессор Борис Моисеевич Каган (род. 1918), конструктор в области автоматики и вычислительной техники и лауреат Сталинской премии (1949). Сын — известный российский инвестор Леонид Борисович Богуславский (род. 1951), совладелец таких компаний, как Яндекс и Озон.ру.
46 лет прожила во втором браке с поэтом Андреем Вознесенским.
Сочинения:
Критика:
- Леонид Леонов. М., 1960;
- Вера Панова: Очерк творчества. М., 1963;
Проза:
- …и завтра: Повесть. М., 1967;
- Транзитом: Повести и рассказы. М., 1972;
- Защита: Рассказы, повесть, роман. М., 1979;
- Повести., 1979;
- Посредники: Повести. Роман. М., 1981;
и др.
Драматургия:
- Контакт: Психологическая хроника. М., 1979.
- Обещание. М., 1979, журнал "Театр".
Сайт Зои Богуславской
Андрей Вознесенский и Зоя Богуславская
Друг мой Вика
Журнал "STORY" 2015, № 5
 |
 |
| Обложка журнала «Story», 2015, № 5 |
Стр. 57 |
Стр. 70
Стр. 71
Стр. 72
Стр. 73-74
Стр. 84
* * *
Впервые я встретилась с Виктором Платоновичем Некрасовым в Москве, в квартире на Ленинградском шоссе, 14, куда он пришёл в связи с публикацией его повести «В окопах Сталинграда» в журнале «Знамя» (1946 г. №№ 8-10). Конечно же, он был для меня и для студентов ГИТИСа уже человеком необыкновенным, овеянным всё возрастающей литературной славой. В нашей квартире (и вправду «легендарной») воевали почти все, и даже я школьницей успела отработать год с лишним медсестрой в госпитале для тяжелораненых. Магнитом, притягивающим уже известных поэтов, заезжавших с фронта, — Слуцкого, Самойлова, Межирова, Наровчатова, Винокурова — была Елена Ржевская, родная сестра моего тогдашнего мужа Бориса Кагана. Молоденькая военная переводчица, опознававшая трупы Геббельса, его жены и детей, переводила тексты свидетелей смерти Гитлера и Евы Браун. Но, быть может, важнее для поэтов военного поколения, опекавших и восхищавшихся Леной, было то, что она вдова Павла Когана, лидера довоенных поэтов («Я с детства не любил овал! Я с детства угол рисовал!», «Бригантина поднимает паруса...»), убитого на фронте в 24 года. Уже тогда, студентами ГИТИСа, мы делили военную литературу на историческую, свидетельствующую о подвиге Сталина и генералов, и будничную, рассказывающую о судьбе «маленького человека», о десятках тысяч молодых людей, не вернувшихся с фронта. Этой «окопной правдой» повесть Некрасова резко выделялась на фоне официальной литературы о войне. И сам слог, и переживания, через которые проходит герой, казались столь близкими, что каждый чувствовал себя сопричастным происходящему. Повесть «В окопах Сталинграда» имела оглушительный успех (миллионные тиражи, переводы на 36 языков). Знакомство с автором казалось невероятным счастьем. Сегодня, возвращаясь к тексту «Окопов», я вижу между строк прозрение человека, прошедшего, быть может, самую бесчеловечную из войн, лишавшую людей кроме самого права распоряжаться жизнью — будущего, а страну — потенциала великих открытий и свершений.
При первом же общении с Виктором Платоновичем — Викой — сразу же развеивалось представление о якобы разумеющейся суровости человека, прошедшего нечеловеческие испытания войны, чудом вышедшего из пекла Сталинградской битвы, и этим обворожительным, лёгким собеседником, который непринуждённо шутил, выдумывал истории, пародировал знакомых. Впоследствии я убедилась, что почти все наши тогдашние «весёлые ребята», оставшиеся живыми, как и нынешние ветераны, не любят рассказывать о своём героизме, потерях, напротив, они жаждут новостей о семье, доме, стараются окунуться в старую жизнь, с которой уже никогда не смогут соединиться, как прежде. Мне показалось, что все, кто вернулся с длительных войн: Отечественной, афганской, чеченской, — все они «меченые», в них до конца жизни живёт память о гибели друзей, физических страданиях и утрате юности. Быть может, поэтому фронтовики проявляют редкую терпимость к невзгодам обычной жизни.
В 1966 году мы, уже поженившись с Андреем Вознесенским, приехали в Ялту, где совпали с Некрасовым в Доме творчества писателей, куда он приехал вместе с матерью. Всеобщее внимание на пляже привлекала удивительная пара сына и матери, когда Виктор Платонович брал старую, сухонькую женщину и нёс её на руках купаться в море, а потом бережно укутывал в полотенце и одевал. После недели пребывания на пороге нашего номера появился Виктор Платонович. После тёплых объятий и излияний гость, как будто стесняясь, пригласил нас на свой завтрашний день рождения. Вечером он попросил нас придумать что-нибудь развлекательное, чтоб «гости не сдохли от тоски». В Вике продолжал жить актёр, в прошлом выпускник театральной студии. Человек беспредельного мужества и героизма, он всегда оставался на удивление весёлым и беззаботным, царственно лёгким, лишённым чувства обиды, сохраняющим улыбку и не жалующимся в самой безнадёжной ситуации, никогда не навязывал другим своё плохое настроение. Мгновенно мы придумали завтрашнее развлечение, предметом которого стал подарок мне от только что вернувшегося из Штатов после авторского вечера Андрея. Новейший продукт технической мысли Америки — дистанционное переговорное устройство «уоки-токи» (Walkie-Talkie) уже несколько дней было нашей главной забавой.
«Теперь не скроешься, запеленгую тебя в любой точке Крыма», — сказал Андрей, протягивая мне новую игрушку. Вознесенский говаривал, что «пишет стихи ногами», и теперь, едва напялив трусы и майку, убегал в шесть утра с транзистором под мышкой, а возвращался к обеду. Женатые всего около двух лет, мы болтали по «уоки-токи» несколько раз на дню, отпуская шуточки и проверяя местонахождение. Время мобильных телефонов ещё не настало...
Я пришла на день рождения Некрасова без Андрея, держа в руках один из транзисторов и оставив Андрея с другим в нашем номере. Во главе стола, уставленного южной вкуснятиной, фруктами и ягодами, восседал Константин Георгиевич Паустовский. Благообразный, хорошо слепленный классик советской литературы. Его жена, из рода Арбузовых, светилась умом и добротой. Было, помнится, и много крымчан, среди них Станислав Славич, уже почувствовавший вкус известности прозаик. Сам Некрасов легко передвигался с тарелками меж гостями, совмещая роль официанта, балагура и любителя выпить. Минут через десять гости начали выражать нетерпение отсутствием Вознесенского, ожидание казалось им оскорбительным. Приглашённым было неведомо, что всё происходящее было частью великого сценария, придуманного накануне.
Ровно в девять, по договорённости с соавторами, я воскликнула: «Извините, он сейчас появится, разговаривает по телефону. Я и забыла! Сейчас должны передать предотъездное интервью Андрея в Штатах по «Голосу Америки». Делаю вид, что регулирую настройку, нажимаю кнопку. И началось. Из транзистора полились дикие обличения, всем досталось по полной программе.
В духе лучших своих сатирических фантазий, Вознесенский поливал каждого сидящего за столом, называя имена, не оставив без внимания ни одного из гостей. «Главный алкаш страны», «развратник», «приспособленец» и «старомодный» (по адресу Паустовского) — было самое малое в лексике вещавшего по «Голосу Америки». И ещё про Брежнева, который даёт им десять очков вперёд, потому что может выпить больше любого. Во время фраз, предназначенных молодому прозаику Славичу, объект вскочил и, ударив себя кулаком в грудь, закричал: «Славич — это я!» Все мои попытки выключить транзистор, чтобы избежать скандала, оказались безуспешными. Великая техника американского устройства не подразумевала регулировки на втором транзисторе, а лишь на главном, который оставался у ничего не ведающего Андрея.
По окончании трансляции воцарилась гробовая тишина. Невыдержавший Паустовский стукнул кулаком по столу и с криком: «Я ни минуты не останусь у человека, допустившего подобную гнусность!» — подхватил супругу Таню и ринулся вон. В дверях, обернувшись, он добавил, глядя с возмущением на Некрасова: «Вот как ведёт себя ваш гений Вознесенский, оказавшись за границей! Фальшивый, двуликий подлец, показавший своё истинное лицо подхалима американцам!»
В дверях он едва не столкнулся с Андреем, победно помахивающим транзистором. Не сразу поняв, что произошло, поэт, очнувшись, пытался объяснить, что это всего лишь розыгрыш, что он всё это время находился в другой комнате, что в руках у него аппарат, транслирующий его голос гостям. Подключился и Некрасов, который, хитро улыбаясь, поддакивал, но время работало против нас. «Не пытайтесь выгораживать этого подонка! Мы не дураки!» — неслось со всех сторон. Оказалось, обида умножилась в несколько раз, когда гости осознали, что никакого интервью вообще не было и что их попросту одурачили. В какой-то момент Славич с криком: «Вы ещё и поиздевались над нами, провинциалами!» — врезал кулаком Некрасову по лицу...
Что было потом, помню смутно. Осталось в памяти лицо Вики, залитое кровью, и мы с кем-то, уже в ванной, на скорую руку, останавливаем кровь, пока не успела увидеть его мама. И мы вместе быстро выталкиваем Андрея, чтобы не разорвали на части. Впоследствии поэт объяснял: «Я мыслил свои филиппики как пародию на официальную пропаганду». «Вот и повеселились, — с грустью сказал новорождённый на следующий день. — Нынешнее чувство юмора не выдерживает американских изобретений».
Все участники розыгрыша помнили, уверена, этот вечер всю жизнь...
Потом в Москве были многолюдные проводы выдворенного за рубеж Некрасова. Осталось чувство горечи и недоумения от несправедливости судьбы, покаравшей одного из самых верных защитников Отечества и кристально честного человека.
В последний раз мне довелось повидаться с Некрасовым уже в Париже. «Вика, — спрашиваю я после долгих объятий, — ты в эмиграции, чтобы читать «Правду»?» Ответ стал крылатым: «Я её читаю, чтобы лечиться от ностальгии».
Время поджимает, надо прощаться. Мы оба медлим, вспоминая то один, то другой эпизод из жизни многочисленных общих знакомых. Ни драматизма, ни мрачности в ощущениях Некрасова... Я выражаю уверенность, что вскоре все они, уехавшие, даже лишённые гражданства, вернутся. Во всяком случае, смогут ездить в Россию. В дверях пристально всматриваюсь, чтобы запомнить лицо Некрасова: «Бог мой, Вика, этот шрам на губе! Неужели?..» — «Да-да, память с ялтинского дня рождения». Больше мы не виделись. Виктора Некрасова не стало 3 сентября 1987 года. Он похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, где нашли покой многие русские.
|
|