Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове
Владлен Кузнецов
Кузнецов Владлен Николаевич (4 декабря 1931, Харьков — 10 декабря 2014, Киев) — кинодраматург. Заслуженный деятель искусств Украины (1981). Академик Академии искусств Украины (2004). Лауреат премии им. М. Ломоносова АН СССР (1965), премии им. Ф. Соболева, Республиканской премии им. Я. Галана (1975).
Школьные и студенческие годы провел в Киеве.
В 1954 году окончил факультет журналистики Киевского государственного университета.
Работал журналистом в газете «Правда Украины», был членом сценарной редколегии Госкино УССР, потом — секретарём Союза кинематографистов Украины.
Автор сценариев многих фильмов, поставленных на студиях «Киевнаучфильм», «Укркинохроника» и студиях Москвы. Среди них — «Тайна алмаза» (1963, Ломоносовская премия), «Человек и хлеб» (1967, несколько фестивальных наград), «Размышления о современнике» (1969), «Завтрашняя земля» (1972, приз «Золотой голубь» МКФ в Лейпциге), «Биосфера. Время осознания» (1975, главный приз фестиваля в Риме), «Суфлер» (1981, диплом МКФ в Лилле), «Киевская симфония» (1982), «Мир вам, Шолом!» (1989), «Лагерный пыль» (1990), «Возвращение в отчий дом» (1999), документальный сериал «Двадцатый век» (1982—1992) и др.
Входил в дружеское окружение писателя Виктора Некрасова.
Во спасение
Предисловие к книге Юрия Виленского
«Виктор Некрасов: Портрет жизни», 2001, стр. 11—21
Свидетельствую: автор написал прекрасную книгу. Честную, волнующую, глубокую, своеобразную, точную и важную, по-настоящему освоив пространство и время по имени «Виктор Некрасов», как историк, биограф, литературный критик, мемуарист и так далее; можно перечислять долго.
Беру на себя смелость утверждать это, потому что был в добрых отношениях с Виктором Платоновичем Некрасовым, как и почти со всем его киевским кругом приятелей, вращаясь на тех же осях, в том же море житейском.
Кроме этого, и даже в первую очередь, книга Юрия Виленского появилась по какому-то странному наитию вдруг, как бы случайно, абсолютно не вписываясь в планы автора на будущее, в спектр его профессиональных интересов и предпочтений. Книга о Викторе Некрасове. Рука сама вывела на белом листе бумаги буквы и слова...
Конечно, каждый автор пишет по-своему об одних и тех же событиях, даже если он приверженец строго документального взгляда на воспроизведение реальных явлений и личностей методами литературы и искусства. Точно так же и каждый ценитель воспринимает книгу, фильм, спектакль по-своему. Тут — вечный «расемон»: несовпадение ракурса взглядов разных людей на одинаковый факт.
Вполне возможно, мои взгляды на работу Ю. Виленского разойдутся со взглядами других критиков и ценителей. Слава Богу, что у нас теперь «расемон» для себя («на кухне») и «расемон» для общества («на публику»), — постепенно сближаются, и что теперь двойные стандарты (для себя, «на кухне», и для общества — «на публику»), постепенно отходят в прошлое.
О человеке с мировым именем и кристальным душевным обликом на протяжении нескольких десятилетий не было написано ни единого обобщающего, систематизированного произведения. Отдельных фраз, статей, отзывов, литературоведческих опусов, биографических заметок, сексотских доносов, эпистолярных страничек, пафосных инвектив, восторженных панегириков, государственных бумаг, юбилейных и надгробных речей, глав и абзацев в мемуарах друзей и врагов — великое множество. А чего-то наподобие добротной книги из серии «Жизнь замечательных людей» нет, вернее, как на мой вкус, не было до выхода в свет работы Юрия Виленского.
Врач и журналист, долгие годы с успехом пишущий преимущественно на медицинские темы в газетах и журналах, вдруг решает написать солидную, серьезную, многомерную книгу о Викторе Некрасове? Что подтолкнуло? По какой причине? И откуда взялись силы и воля — не бросить, довести до конца, хотя навалившаяся эта ноша, безусловно, мешала зарабатывать хлеб насущный привычным поденным трудом, за который нынче платят копейки, а то и вовсе не платят? Тем более, что книгу о Некрасове он писал «в стол». Никто ему ее не заказывал даже условно. И никаких договоров с ним никто не заключал.
* * *
... «Значит, есть что-то такое в этой горячей нервной почве» — говорят об Одессе Жванецкий и Карцев. И справедливо говорят. Есть. То самое, что делает индивидуальность — индивидуальностью, а великую индивидуальность — великой индивидуальностью.
Виктор Платонович Некрасов был и украинцем, и русским, и древним греком или древним иудеем, он был Киевлянином. И вполне возможно, что то окно, тот таинственный канал, через которые, как говорят, космические силовые линии соединяют Вселенную и Землю, и которые существуют над Киевом, что эти соприкосновения — есть часть феномена по имени Виктор Платонович Некрасов.
Киевлянин Булгаков, киевлянин Паустовский, киевлянин Бердяев... Святой Владимир, святой Феодосий, святой Нестор-летописец... И многие, многие другие киевляне, становясь посредниками между горним и дольним, между небом и землей именно в Киеве, где возможность этого предопределена — образовали из своего дыхания, из своих деяний и мыслей, из своих нимбов — ту немыслимо светлую и добрую ауру Киева, находиться в которой посчастливилось всем, кто жил, живет и будет жить здесь.
И, что особенно важно и особенно «по делу», так это перевоплощение уникальных достоинств Киева в достоинства Виктора Платоновича Некрасова, Вики Некрасова, как его называли в глаза и между собой друзья и едва знакомые (на что он никогда не обижался, не считал панибратством). Вика — Киев... Согласитесь, что в самом этом созвучии существует нечто родственное. Так оно и было и есть в действительности, в замечательных книгах Вики, в его мужественных поступках (предельно искренних, естественных, без всякой показухи и фальши). И в его бесшабашных бытовых сиюминутностях, неотделимых от родного города, где он жил, от киевских каштанов, булыжников, забегаловок, святых и злачных мест, от Печерской Лавры, от Крещатика, от Бабьего Яра, от костей на кладбищах из гоголевской «Страшной мести», от мощей праведников в Киево-Печерской Лавре, от приливов и отливов интеллигентности, от набегов варваров и возрождений из пепла от судьбы вечного города.
Едва ли не самая лучшая, на мой взгляд, мемориальная доска, какую я знаю, это та, что в Пассаже, на доме, где долго жил в Киеве Виктор Некрасов. Работы Мастера Селибера. Крест и встроенный в него скульптурный портрет Вики (именно Вики, а не Виктора Платоновича Некрасова). Удивительно точно, проникновенно все схвачено: ироничный писатель, и не со стилом, не с мудрой думой на челе, а с недокуренной сигаретой. Крест, бычок «Примы» и росчерк Киевского пейзажа, уходящего в бесконечность. И во взгляде человека, вовлеченного в Крест, бесконечная простая доброта и все понимающие, все прощающие ум и сердце. И готовность подарить свою земную жизнь, взывающую к чуть грустному, ироничному оптимизму, каждому, кто того пожелает. Каждому из нас.
* * *
Итак, в какой-то момент, под влиянием неосознанного внезапного импульса, я ощутил, что Юрий Виленский начал писать книгу о Некрасове потому, что ему было плохо, что он искал некое спасительное начало, убежище для страдающей души, надежную дружескую поддержку в трагические дни и месяцы своей жизни. Его внутренний голос вдруг подсказал ему казалось бы, на первый взгляд, совершенно неадекватное, несимметричное, как теперь говорят, решение: взяться за книгу о Викторе Платоновиче.
Между тем, самым житейски прагматичным, лежащим на поверхности, особенно с учетом многолетних профессиональных интересов Юрия, было, казалось бы, совсем иное решение: ну, допустим, срочно написать о наиболее крупном медицинском учреждении и ведущих специалистах, которые наиболее успешно работают в сфере злокачественных новообразований крови. Зачем — понятно. Чтобы обеспечить реализацию доминирующего в нашей жизни-абсурде принципа «ты — мне, я — тебе», чтобы гарантировать более пристальное внимание к умирающему сыну со стороны тех людей, которые хоть как-то могли ему помочь фактически.
Надо сказать, что после ухода сына из жизни, отец уже длительное время возвращается к своим решениям и поступкам того страшного периода, рефлексирует в поисках тех возможных, но не сделанных им шагов, которые, быть может, изменили бы течение событий, помогли бы свершиться чуду. Почему я не сделал этого?.. И этого?.. Почему поступил так, а не эдак?..
Или вот здесь: тому не позвонил, об этих методах и лекарствах — не подумал... И вообще, зачем мне именно и этот период надо было заниматься книгой о Викторе Некрасове, а не отдавать все силы, телесные и душевные, все свое время до последней минуты, все мысли, чувства и слова — попыткам спасти сына?..
Кто знает? Кто ответит на эти вопросы, которые неизбежно будут вставать перед отцом уже до конца его дней? Другого тут не дано. Но ведь и пути Господни неисповедимы. И никто из живых не ответит и на вопрос: а было бы лучше, коль скоро Юрий Виленский поступил бы не так, как он поступил? Допустим, сумел бы он выжить сам? Не умер бы даже раньше сына, оставив осиротевшими многих родных (второго сына, жену, внуков), которым он очень нужен?..
Я прихожу к выводу, который легко перепроверить, прочитав книгу Юрия Виленского, что «Вика», Виктор Платонович Некрасов, пришел в эту жизнь, чтобы облегчать ее. Не так, как облегчают жизнь нищим, давая им пятак, а душевно раскрепощая человека, раскрывая в нем такие потенциальные силы, о существовании которых он и сам не подозревал, и которые, вызванные к действию, проявившиеся, позволяли ему строить свои взаимоотношения с жизнью на иной, более высокой, достойной, благородной, честной основе.
* * *
По моему убеждению, как раз это и является одним из наиболее впечатляющих достоинств книги литературоведа, историка, биографа и как журналиста, и как архивиста, и даже как доктора-психоаналитика.
Юрию Виленскому удалось соединить все эти качества воедино, в целостную структуру, в ткань, в которой сумеют найти свое место, как в системе координат, и тот, кто там жил и действовал, и тот, кто родился позднее или еще вообще пока не родился.
Категорически хочу подчеркнуть при этом, что ни в жизни, ни в своих произведениях Виктор Платонович Некрасов совершенно не похож на канонического праведника, на достопорядочного гражданина, а тем более — обывателя. «Вика» всегда был нацелен на дела и поступки, на образ жизни, которые с точки зрения общепринятой морали скорее можно назвать нестандартными взламывающими привычное течение бытия. Он всегда был «человеком без галстука». Задолго до включения этой формулы в наш обиход. Я и в прямом смысле никогда его с галстуком не видел, и в переносном (по нынешним определениям) он никогда галстука не носил. Его встречи, контакты с людьми, с событиями, с жизнью — всегда были встречами неформальными, встречами «без галстука».
Но Виктор Некрасов всегда вел себя именно так. И писал именно так. И о времени, и о себе. Он вел себя так и в окопах Сталинграда. Он вел себя так на заре туманной юности, в послереволюционной вихревой, турбулентной эпохе, когда, меняя профессии, города и веси, — искал именно свое собственное лицо, от которого, если его все-таки найдешь, — смертный грех отрекаться. Он вел себя так и тогда, когда в последней трети своей жизни, вступил в открытый спор с громадой советской власти. Он вел себя так где угодно, когда угодно и с кем угодно: в Сталинграде, в Киеве, в Москве, в Париже, в Риме, в Нью-Йорке. На фронте под огнем, с собутыльниками в забегаловке, за письменным столом, на партийных и литературных форумах, на страницах «Нового мира», перед микрофоном радиостанции «Свобода», на дознаниях и «шмонах», производимых КГБ, с коллегами-студентами или коллегами-актерами, с любимой мамой и «не очень любимым» Хрущевым.
И все это происходило совершенно без показухи, не на публику. Как бы само собой. С предельной неподражаемой, неповторимой
некрасовской, органичностью, естественностью и простотой. Просто иначе не могло быть ни при каких обстоятельствах. И точка.
Разве иначе он мог бы написать такую пронзительно честную и простую книгу, как «В окопах Сталинграда», единственную такого рода, книгу, к которой и близко никто не смог пока приблизиться по уровню не откровенности, а откровения? И разве кто-то из однополчан, кому суждено было прочесть эту книгу, сказал, что его, Некрасова, реальное поведение в окопах отличалось от того, как об этом написано в книге? Он не только «ни единой строчкой» не отрекался от своего лица. Он ни единым шагом своим будничным — от лица не отрекался. «Поступок» и «строчка» в его жизни всегда соединялись знаком равенства.
Хочешь — не хочешь, а приходится признать: многие люди считают, что «во спасение» себя самого, своего дела, своих близких — приходится лукавить манипулировать с тяжкой проблемой собственного лица. Обстоятельства диктуют. Сил не хватает. Пример большинства подталкивает. Страх заставляет. Мало ли что! С кем не бывает? И с такими гигантами, как Пастернак, Горький, Булгаков — случалось. Кто без греха, пусть первый бросит в них камень! А уж о простых смертных — и говорить нечего. Но Некрасов, как правило, действовал «с точностью до наоборот». Во-первых, не отрекался от себя. Хоть в окопах, хоть не в окопах. А во-вторых, никогда не обличал, не громил тех людей, у кого не хватало сил в полном объеме действовать так, как действовал он.
Ни в жизни, ни в книгах он не был дидактиком, проповедником, создателем и хранителем уставных положений. Он никому не заявил никогда: «Делай, как я! Не знаешь, — научим, не хочешь, — заставим!» Но нередко люди сами, именно поэтому, исключительно под воздействием его личности, того обаяния, которое он источал, — становились в чем-то похожими на него. Я сам знаю нескольких человек, характер которых под его воздействием кардинально изменился и они готовы были идти на муки, на плаху, (и шли!) — только потому, что рядом был он. А без него — никогда бы не пошли.
* * *
Книга Ю. Виленского о Викторе Платоновиче Некрасове едва ли определяется жанрово. Вполне возможно, и даже, скорее всего, литературоведы и историки, культурологи и сотрудники бывшего Комитета государственной безопасности СССР (купно с его украинским филиалом), друзья Виктора Платоновича и та парижская эмигрантская среда, в которой он оказался, в последние годы жизни, фронтовые товарищи, и коллеги по радиостанции «Свобода», — найдут в книге немало неточностей, пробелов, несоразмерностей (когда мелочам уделяется много внимания, а сущностному — мало), а также поверхностных суждений и необоснованных выводов.
Между тем, прочитав книгу Юрия Виленского, я вдруг пришел к выводу, что неразгаданность и таинственность, какой-то
отчетливый сюрреализм отчетливого реализма — имеют самое прямое отношение и к Виктору Платоновичу. Только они не так видны. Не так на поверхности, как в случае с Михаилом. Булгаковым. Но они, вне всякого сомнения, прослеживаются, фиксируются в книге Юрия Виленского и в самом факте его авторства и феномене (именно феномене!) возникновения этой книги. Почти уверен, что сам Виктор Платонович отнесся бы к подобным моим измышлениям более чем скептически. Так и слышу его голос: «Кузя, Вас потянуло на дешевую мистику? Бросьте, пожалуйста, городить хреновину. Давайте-ка тяпнем по маленькой... Или по большой... Яня, окажи помощь своему другу!..»
Но я, дорогой Виктор Платонович, уж извините, настроен на то, чтобы продолжать молоть «хреновину». Я бы, пожалуй, бросил это занятие лишь в одном случае: если бы Вы, дорогой Вика и если бы ты, Яня Богорад, вдруг воскресли. И мы бы сообразили «на троих» в крохотном буфетике «У Гали» в том здании на улице Тимофеевской, где когда-то размещались редакции газет «Правда Украины» и «Радянська Україна».
Нo этого, увы, скорее всего, не произойдет. Так что уж — не взыщите...
Зато в конце 50-х и начале 60-х годов мы нередко оказывались вместе: Яня Богорад, который дружил со мной, Виктор Платонович Некрасов, который дружил с Яней Богорадом, и я, которому выпало радостное везение быть под прозвищем Кузя другом Яни и состоять в приятельских отношениях с Викой, с Виктором Платоновичем. Когда такие встречи происходили, нередко возникала тема возраста. Тут, видимо, действовала магия чисел: Виктор Некрасов родился в 1911 году, Яня Богорад — в 1921-м, а я — в 1931-м. Эти три временных разрыва, кроме «магий чисел», обладали еще и «магией истории». Вроде бы — все тот же XX век. И не так уж оно много — 10 лет. Но эти три десятилетних перепада обернулись на самом деле насильственным концом, непроходимой пропастью или иной эпохой для судеб миллионов людей, размежевали облик всего XX века.
Конечно же, я, еще «неоперившийся» журналист, смотрел на Виктора Платоновича как на живого классика и личность с редкостными человеческими качествами, с неправдоподобно чистой душой. Но, вместе с тем, я тут же забывал обо всех этих высоких материях, когда волей случая оказывался в ближнем круге его магнетизма. Как, впрочем, и все другие. Он не мог общаться не на равных с теми, кого допускал так или иначе в свой круг. Практически без исключений. Без сносок на день, час, стечение обстоятельств: так было в годы его учебы в институте, в годы театрального лицедейства, в годы Отечественной войны, и последнее, когда к нему, пришла слава потрясающего писателя и лауреата Сталинской премии, когда постепенно из коммуниста он превращался в диссидента, а затем был вытолкнут из Киева, из СССР — во Францию, и Париж...
Кто делает историю: личность или народ, герой или толпа? Вечный спор. Виктор Платонович, с моей точки зрения, решил его своеобразно: он одновременно делал историю и как личность и как народ, и как герой и как толпа.
Отталкиваясь от этой мысли и возвращаясь к эпизодам своих общений с Виктором Платоновичем, я хочу сказать, что похожие раздумия и чувства — невольно посещали тебя, когда ты попадал в некрасовский круг. Вторично я ощутил нечто подобное, когда читал книгу Юрия Виленского. Он смог воссоздать для читателей этот «некрасовский круг»!
Я с болью и огромным сожалением сознаю, что и «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова и, тем более, книга о нем Юрия Виленского — не будут сегодня востребованы теми, кто совершает акты вандализма на могилах павших солдат Великой Отечественной войны, кто крадет, «аки тать в нощи», памятники и надгробные плиты, чтобы сдать их, как металлолом за копейки в утильсырье. Но я понимаю и то, что «ни один волос не упадет с головы» без высшей, божьей воли. И поэтому я верю, что времена смуты и бездуховности — не приведут к гибели человечества, а сами иссякнут и исчезнут. И что, если родился когда-то Виктор Некрасов, и появилось такое произведение, как «В окопах Сталинграда», и взялся вдруг за перо Юрий Виленский, чтобы написать книгу о Некрасове, то это нужно — не на один день, а чтобы побыстрей уходили смуты и приходили лучшие времена.
* * *
В одном из российских госпиталей лежит ныне молодой парень. Без двух ног. Из Чечни. Как раз на праздники, посвященные Рождеству Христову и переходу человечества их XX века в XXI век, он стал инвалидом. Мог бы и не стать. Ему был отдан приказ: разминировать какой-то участок. Приказ он выполнил. Почти. Не хватило времени. И отправился к себе в часть. То ли пообедать, то ли поужинать, то ли еще почему. Отправился живой и невредимый. А потом вспомнил, что забыл табличку поставить там, где еще не все проверил и обезвредил: «Осторожно! Мины!» Вернулся. Хотя мог и не возвращаться. Никто ведь не отдавал ему на сей счет никаких приказов. Никто, кроме собственной совести. Вернулся. Тут его рок м настиг. Видно, торопился — и сам подорвался. Обеих ног как не бывало.
Можно не сомневаться, что Виктор Платонович Некрасов сделал бы то же самое. Не сомневаться можно потому, что он всю свою жизнь так и поступал. Всегда и везде. И на фронтах Великой Отечественной. И на любых фронтах, каких в нашей жизни хоть пруд пруди. Кто-то постоянно разбрасывает смертоносные мины по всей истории с географией, по всей экономике с политикой, по всей литературе с искусством, по всей свободе и демократии, по всей нашей любви с верой и надеждой... Кто-то сидит, не высовываясь, в глубоких норах, за безопасными заборами и спинами охранников... И кто-то даже без всяких приказов считает своим долгом такие мины обезвреживать. Да еще и упреждающие таблички ставить. «Мы за ценой не постоим»...
Виктор Платонович Некрасов, без всякой имиджевой технологии и пафосных заявлений («без галстука!») — наверняка был именно таким человеком. Причем, я почти в этом уверен, не только для своего времени, а на все времена. Ну, а книга о нем, которую Вы держите в руках, чем-то похожа на табличку: «Проверено. Мин нет». На табличку, которая могла бы стать эпитафией на памятнике Виктору Платоновичу Некрасову, как бы резюмирующей то, что он сделал в жизни и что еще бесчисленное количество раз сможет сделать в ранге бессмертного сапера-спасителя. Нас с вами.
Владлен КУЗНЕЦОВ,
Заслуженный деятель искусств Украины,
член-корреспондент Академии искусств Украины,
он же «Кузя»
Первый вечер памяти Виктора Некрасова в Киеве, 1 декабря 1988 г.